Письмо (Она)
Пишу тебе «за тридевять земель», туда, где поседевшие деревья
скрипят во тьме. Где кружится метель, запугивая стылую деревню,
лежащую в колючей тишине. Где, вывернув изнанкой поднебесье,
хрипят ветра, и хлипкий интернет теряет поминутно равновесье.
Ты - весел, говоришь, что ночь длинна, как Вилсонская опера*, и впору
слагать стихи. Слагаешь. В них луна, нагой русалкой спрыгивая в прорубь,
скрывается под каменной водой, Селеной выплывая из-за льдины.
Ты Бродского цитируешь порой. И учишь жить неспешно, чтоб руины
не множить до секвоевых вершин, чтоб мусор не накапливался в складках
бессмертной, пусть и загнанной души, положенной Всевышним на лопатки.

А я пишу о всякой ерунде, в которой нет приправы в виде тайны.
О том, как пролетел столичный день, что в сонный дождь вплетается трамвайный
холодный стук. И сдавливают грудь твои стихи, обрывки разговора.
Я долго не могу потом уснуть и пальцем по экрану монитора
вожу: «Люблю тебя».

*Опера Роберта Уилсона «Жизнь и эпоха Иосифа Сталина», состоящая из 7 актов, шла 13 ч 25 мин в Бруклинской академии музыки (Нью-Йорк.США) 14 и 15 декабря 1973 г.


Письмо (Он)
Ну, здравствуй. Как погода? Как дела? У нас под вечер снова минус тридцать.
И ветер, закусивши удила, заглядывает в мраморные лица
прохожих, торопящихся скорей в натопленные домики-шкатулки.
При свете одиноких фонарей рождается затишье в переулке,
мучительное в сущности. Но мне, наполненному письмами твоими,
уютно в наступившей тишине, где мысли вдруг становятся живыми,
где чувствуешь, что с ног до головы ты изменился, стал мудрей и старше.
Я знаю, что мы все чуть-чуть волхвы, не только в Рождество, (как думал раньше,
наученный поэтом), а всегда, способные на светлые безумства.

Мне кажется сейчас, не провода, не спутники нас связывают – чувства,
нанизанные кем-то на стихи, на музыку, звучащую повсюду,
на тысячу непознанных стихий. Достигнув максимальной амплитуды,
они переродят нас, и тогда – ну что нам заколоченные двери,
железные заборы, города, чужое восклицание «не верю!»…
Тогда я не нажму опять «delete». Ну, а пока: прости меня, родная…

Я вновь пишу… что весел и небрит, что слышу стук уставшего трамвая,
в котором едешь ты, твое тепло летит ко мне сквозь тучу снеговую.
…Я, глядя в запотевшее стекло, черты твои по памяти рисую.
Пиши мне.