в новом плане района постройка не значится,
узнавал, отвечают — старьё неуместное:
двухэтажно-готичные своды чердачные
возводила тщедушная доблесть немецкая.

мне о том рассказала ушедшая бабушка:
— ни к чему этот дом, эти пленные, — если бы...
но пришла похоронка.
голодные? ладно уж!
коль зашли, проходите, своё, не побрезгуйте,

чем могу, посидели, и ладно, что топчетесь?
извините? не стоит, кто вам позавидует?
мой Иван пал на Буге, а сын — безотцовщина, —
предок мой, выходящих, камнями закидывал:

— хенде хох, немчура, шисн-верфлюхтен паскудины!
налетали — как стайки стрижей перед дождиком
в рвань одетые наши отцы неподсудные,
наплевать — на душевные бабские сложности,

пусть ругают двором за дурные наклонности,
пусть соседка врачиха, калека бездетная,
убеждает: всё сбудется, — помните, помните!
и живите мальчишки! кормила конфетами...

говорили, что как-то курила до полночи,
в темноте, на балконе, ждала с парабеллумом,
фронтового товарища-мужа-Семёныча.
слушал я, представляя, замёрзшая, нервная...

всё не важно теперь, двор затих ребятишками, —
почему? отчего? что мы с памятью сделали?
захожу: чёрный кот, дом, балкон, — как же вышло так?!
от беды здесь спасали друзей парабеллумом.