Дора – ухоженная, гладкая, большая и красивая, естественно, пользовалась вниманием противоположного пола. Вот только одного навязчивого блондинистого прилипалу она не любила. Он казался ей примитивным, вертлявым и толстым.

Всё чего-то подлезал, подлизывал, мельтешил, ну никакого самолюбия. «Паршивец, да и только» – при его приближении, скользило в её взгляде, а дальше включался игнор, полнейший, без снисхождения. Белобрысый чего только не делал, как только ни пытался завладеть её вниманием, – бесполезно. Она не смотрела на него.

Даня же – этот самый отвергнутый блондин, на самом деле был очаровательный, обаятельный, начесанный, милашка и загляденье, и наоборот, очень её любил. Всей своей распахнутой настежь, доброй, открытой этому миру душой. Находиться рядом, видеть её было для него высшим счастьем, а прибежать к её дому, преодолев все препятствия, – главной целью каждой его прогулки. Его не смущало, что потом придется выслушивать недовольство той, кто о нем заботится, а то и вообще не слабо получить поводком. Для него главным было увидеть свою прекрасную возлюбленную, и не важно, что эта возлюбленная усиленно воротит от него свою милую физию. Даня ко всему вышеперечисленному был ещё и благородный, поэтому наказание за своё непослушание принимал покорно – грустно вздыхал и виновато бежал следом за своей главной покровительницей.

А Дора без зазрения совести любила других. Их было несколько:

Михей, например, – с ним можно было неплохо порезвиться. С первого взгляда немного мрачноват, к тому же худой и хромой, на заигрывания отвечал вяло, но зато, если его расшевелить, ему не было равных. Забыв про хромоту, он пускался в безудержные «пляски» и ухаживания, и в такие моменты находил Дору очаровательной и самой лучшей, так же как и она его. В такие моменты у них начиналось самое настоящее объединение душ, восторженное и упоительное…
Михей всегда знал меру, поиграв и решив для себя: «Баста!», он оставлял растерянную, разыгравшуюся Дору, и холодно, без извинений, удалялся.

Ещё Доре нравился Чарли, но больше по-отечески. Она любила его воспитывать, раз и навсегда взяв над ним шефство, как строгая заботливая мамочка.

«Ну что ещё можно делать с этим разболтанным шалопаем?» – читалось в ее покровительственном взгляде.

Но больше всех Дора любила Симона, и по размеру и по манерам, он казался ей бесподобным: "Красавец, одно слово, – брюнет, гладкий такой, галантный, небольшой, – всё как надо", – скользило в ее восторженном взоре. Она просто вся обмирала, увидев его, и неслась к нему как угорелая, на всех «парусах», но, несмотря на бешеную прыть, попадала под такой же игнор, какой сама проявляла к Дане. Причем игнор ещё более жёсткий, – Симон даже головы не поворачивал в её сторону, а при её настойчивых ласках злобно огрызался. Он любил Чарли. Тот – маленький, юркий, рыжий, кудрявый, вечно озабоченный, готовый трахать всё что движется, был предметом его полнейшего восхищения. Симон просто из кожи рвался, как только видел его, и не важно, что они были одного пола, главное – это любовь между ними, а она была огромной, то есть была бы огромной, если бы Чарли не любил Ричарда. А он любил Ричарда, – замкнутого, крошечного, холодного и серого, любил особенно нежно и самозабвенно. Увидев, сразу кидался к нему и начинал пристраиваться, со всех сторон демонстрируя своё пылкое чувство. На это Дора всегда реагировала бурно, и не ревности ради, а исключительно для порядка, пользуясь тем, что была намного больше Чарли, начинала его щемить, отгоняя. Симон видя, что его любимый, стараниями Доры отлип от Ричарда, не упускал момент, и тут же пристраивался к своему обожаемому рыжему «повесе». То есть к Чарли, конечно, и брал его в невообразимый любовный оборот. После чего «скрученному» в бараний рог «разболтанному шалопаю» оставалось лишь грустно поглядывать в сторону Ричарда, поскольку никакой возможности вырваться из одолевшей мёртвой «хватки» воздыхателя не было.

Ричард же, флегматичный и высокомерный, наконец-то спокойно вздыхал. Он в любом случае не обращал на Чарли никакого внимания, не позволяя себе раздражаться суетой, которую тот создавал вокруг него (считал ниже своего достоинства), но всё-таки без непристойного навязчивого внимания было намного спокойнее. Ричард присмотрел себе Даню, того кто любил Дору. С ним он чувствовал себя защищённым и уверенным. Этот большой и гордый блондин вполне удовлетворял все его амбиции. А Даня, сгораемый своей страстью к Доре, никак не мог понять, почему у него под ногами, в порыве его великой любви всё время путается какой-то маленький, серый, невзрачный, неизвестно кто, но, не пытался вдуматься, а лишь рассеянно переступал через него. Ричард не смущался некоторым пренебрежением и, не получая откровенного отчуждения, был горд своей любовью и считал себя счастливым и удачливым. На Дору он тоже иногда мечтательно поглядывал, но подойти боялся, поскольку был крохотным, а Дора огромной, к тому же не мог предать Даню. Но он не грустил, так же как никто из вышеперечисленных, потому что их любовь была искренней, большой и наивной, – настоящей собачьей любовью, пусть и немного невпопад.