И внизу подо мною уже ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.

Жак:

В непогоду кости ноют, как тогда - на заре жизни. Одно спасение: запереться в доме и протянуть ладони к очагу с пламенем, пусть даже огонь нарисован. Дед, Эмиль Бланш, постарался на славу, огонь как живой, ощущение, будто тепло идет от холста, а не от печурки, спрятанной за стеной. Сколько лет было деду, когда он рисовал этот очаг? Мне он казался старым и слегка чокнутым, а ведь он был моложе, чем я сейчас. Дед был мудрым, не ровня мне, обиженному на весь мир, дураку. Да, годы - как лестница, и оглядываясь с высоких ступенек на прошедшую жизнь, видишь все совсем иначе. Даже деда с его вечным мольбертом. Впрочем, все тогда считали увлечение красками блажью; фермеры не очень интересуется живописью. А для деда это было призванием, хоть он об этом и не упоминал. А что говорить, если ничего не исправишь? Да, приехал в Париж откуда-то из Германии, Париж, как-никак, - Мекка художников еще со времен Ренуара; брал уроки в какой-то студии и даже считался восходящей звездой... Но пришедшие фашисты все звезды загасили довольно быстро, особенно звезды с еврейскими именами. Хорошо, что деду удалось сбежать из пересылочного лагеря, не доехав до Освенцима или Треблинки. Бабушка говорила, что он на оживший скелет был похож, когда она его подобрала. Бабушка - из той же когорты несгибаемых. Это ж сколько мужества нужно, чтоб прятать от фашистов сбежавшего еврея, да вдобавок совсем непутевого: ничего кроме мазни дед не умел. Так бабушка о живописи деда говорила, пока картины в цене не поднялись. А сразу после войны, кому они были нужны? Дед на ферме так и остался; освоил земледелие, взял другие имя и фамилию. Кисти купил не сразу, да и писал в основном зимой. Летом не до того было: работа от рассвета до заката. На всех его картинах в основном снега и снега - знаменитый белый период Эмиля Бланша. Лишь потом, когда ферма почти полностью перешла в руки сына, на полотна брызнула радуга, да такая, что любо-дорого любому ценителю. И опять же, ценители ее должны были увидеть, а на первую выставку картины деда попали лишь в старости. Шумиха тогда вокруг них поднялась: славно вспомнить. Дед был талантлив до чертиков, не сказать - гениален. Фантазия безграничная, плюс мастерство. На каждой картине - какая-то чудинка, неправильность, которую сразу и не углядишь. Смотришь: снег и снег, а приглядишься - какие-то снежные девы пляс затеяли и даже музыку слыхать, хоть никаких музыкантов или патефонов поблизости. О картинах этих слава пошла, как о волшебстве каком, на деда соседи косо поглядывать стали. Ну да я тут поселился задолго до той выставки. Вернее меня поселили, без всякого моего желания.
Я тогда, после аварии совсем плох был. Врачи говорили, что я вообще не встану; предлагали что-то вроде спецбольницы для инвалидов, потому что уход за мной-тогдашним для двух стариков - непосильная ноша. Это врачи говорили, что непосильная, а дед с бабушкой меня все равно забрали и подняли на ноги. Дед меня в этой комнате и уложил на топчан рядом с мольбертом. Но я лежал бревно-бревном, весь в своем горе. Да и понятно: я же футболистом мечтал стать до этого случая, а какой футболист с переломанными ногами и позвоночником? А когда я заговорил, радости от этого деду не было. Он все пытался меня к рисованию приспособить, а я и смотреть на холсты не хотел. Что я ему тогда ляпнул? "Нарисованный огонь - не греет?" У него аж лицо изменилось. Молча отошел и закрепил холст на подрамнике. А когда кончил, закрепил холст на стене и говорит: "Греет." Я и не понял сразу, о чем он. А от картины и впрямь теплом потянуло, как от печки. Даже потрескивание угольков послышалось. Это я сейчас понимаю, что за стеной дед печурку сложил, а тогда мне жар от картины сгоряча чудом показался. А может бестолку лежать надоело. В общем, стал я к деду прислушиваться, что-то где-то и перенял из его приемов. Весной дед каталку смастерил, меня на пленэр вывозить. Так оно и пошло. И таки греет меня его нарисованный огонь, по сей день греет. Я, правда, не дед, пейзажи у меня без чудинок, но люди из города их охотно разбирают: на хлеб хватает. Рауль, племянник мой, их продает; он и печурку за стеной топит. Так что и огонь нарисованный греет, и с тенью деда Эмиля можно поболтать при желании, да и тень бабушки увидеть. С высоты возраста много чего увидишь: для других солнце прошлых лет давно зашло, а мне оно все светит...

Рауль:

Дядюшка Жак опять дремлет у своего нарисованного огня. Самое время подкормить печь дровами. Чудной он, дядя Жак! Все давно уже перешли на газ, а он все просит ему печь топить. Впрочем, все художники - чудаки, если не колдуны. Прадед Эмиль, к примеру: он и сложил эту печку, да и картину с огнем нарисовал. Раз в самую холодрыгу я печь эту не растопил: застрял по пути с городского базара, ночевал вне дома. Думал, дядя Жак закляк тут от холода. Приезжаю, а в доме дяди - теплынь. И никто печь тогда не топил. Видать - нарисованный прадедом огонь его грел. Мой старшой тоже рвется в художники; рисует что не попадя в альбоме. Видно - в прадеда...