По картине № 5 — Alireza Karimi Moghaddam

Меня частенько просят рассказать эту историю, считая лицом осведомлённым, более того — очевидцем, но стоит мне начать: «Жил был художник один...», как все дружно начинают морщить носы. Ну а куда деваться-то, если он жил, и был рыжим, что твой ирландец, и, следовательно, мог любить виски. Тут некуда деваться — коли ты рыжий, то любить либо виски, либо портер просто обязан. Они и вкусом-то для непрофессионала похожи, ну да не о том речь.
Вся печаль в том, что жил этот художник не в благословенной Ирландии, где туманы похожи на туманы, а не на трубочный дым лениво бездельничающих бюргеров. Я видел картины этого художника. Да, он умел пользоваться красками. Он не умел пользоваться кистями, и в местных густых туманах, нанося очередной мазок на картину, часто промахивался мимо холста. Некоторые «знатоки» утверждают, что такой эффект происходил от стакана-другого виски. Это не так. Спиртное в таких количествах лишь укрепляет руку и острит глаз.
Джентльмены (ну и те дамы, которые себя джентльменами не считают), эта история началась в один из самых туманных дней старушки Европы. Приготовленный для пленэра холст художника впитал в себя столько влаги, сколько за всю свою жизнь не выпил пьяница Ной, и рисовать было никак не возможно. Все люди устремились в порт — там как раз заходил пароход из Америки, и все наперебой заключали пари, насколько далеко от причала капитан врежется в набережную. Ха! Они не знали американцев — у этих хитрецов вечно были в запасе всякие изобретения, для которых туман словно переставал существовать. Я-то лично уверен, что это приспособление — обычный стакан с виски. Ни одному старому морскому волку не нужно никаких других, непроверенных средств для обострения чувств.
Скинули сходни, и разношёрстная толпа людей, матросов и негров устремилась на берег. Но глаза художника были прикованы лишь к одному лицу. Нет, не к лицу — к глазам на этом лице. Ничего более притягательного художник до этих пор не видел (если не считать графин виски Isabella’s Isla на королевском приёме). Ах, эти глаза напротив!..
Самое поразительное, эти глаза тоже заметили художника и удивлённо заморгали из-под единственной брови, отделяющей, словно защитная лесополоса, поле лица от поля высокого лба.
Нет, это не было любовью. То, что случилось между этими людьми. И приезжая леди и художник не были свободными в чувствах. Единственной их страстью, страстью до безумия, было искусство. Но насколько схожими были их чувства, настолько разными были их картины.
— Месье, — говорила молодая женщина, — добавьте цвета. Подсолнухи должны лучиться солнечно-жёлтыми оттенками, а у вас они напоминают цвет глинистой лужи на просёлочной дороге между Хемстеде и Хофдорпом.
— Ничего подобного — возражал художник. — Это цвет лучшего портера, впитавшего солнечное тепло, отпущенное в наших широтах, до последней капли.
— Боже, мой, месье, вы просто не пробовали текилу! — Молодая женщина хмурила свою единственную бровь и художник начинал чувствовать себя виноватым.
Однажды их спор зашёл в слишком глубокие области искусства, оппоненты стали использовать термины, доселе никому не ведомые, аргументы оглушали и в какой-то момент художник в исступлении воскликнул: — Я больше не могу подобное слышать! — и забежав в близлежащий бар, схватил нож и отрезал себе ухо.
Тут все слушатели недоверчиво начинают переглядываться, начинают крутить пальцем у виска и сомневаться всякими другими доступными им способами.
Фомы неверующие. Я показывал им место, где раньше было ухо, но они каждый раз заявляли что оно приобретено на ближайшем аукционе, и требовали предоставить даму. Но она уплыла. Да-да, первым же рейсом удрала обратно в Америку и забрала ухо с собой. У меня нет её адреса, потому либо верьте мне на слово, либо проваливайте, господа (и дамы, которые не считают себя господами). Ведь к правде добавить нечего, а придумывать что-то я не умею...