Она ему снилась часто. Даже не она сама, а, вроде, как голос её на фоне широкого пшеничного поля, по которому он шагает, раздвигая руками налитые колосья. И как будто с небесной высоты она говорит: «Как же я хочу пройтись по этому полю… колосков рукой коснуться… они такие тёплые» И он ей, якобы, отвечает: « А давай прогуляемся!» А она ему в ответ: «Нет, Коленька, нельзя - это я ещё по дому иногда побродить могу, откуда душа к Богу отчалила, а чтобы за порог – ни-ни. А ты хоть сам помнишь наши прогулки по полю?»

Он всё помнил. И всю её, любимую Полину, помнил до самого ноготочка, до
заусеночка. Он зарывался с головой в подушку и скулил. Уже полгода, как она умерла от инсульта, а боль только усиливалась. Ещё когда Полина была жива, он обзавёлся пасекой, и вот сейчас, казалось, можно было отвлечься от горьких дум, занимаясь пчёлами, но ему вне дома становилось совсем невыносимо. Он почти ничего не ел, не брился, но к алкоголю, правда, не притрагивался – Полина этого не любила.
Изредка его навещала дочь, покупала в местном магазине продукты, убирала в доме, стирала и уезжала обратно к своей семье. Он опять оставался со своей тоской и безразличием к жизни. Иногда он уходил на хлебные поля и падал на пахучие колосья, но тут же вставал, решив, что так не честно приходить сюда без Полины, и однажды, возвратившись домой, взялся за лопату.

- Так зачем вы, всё-таки, через окно закидывали землю? – голос врача был каким-то отстранённым, – вот вы уже второй месяц лежите у нас и не можете внятно объяснить свои чудачества. Как вас выписывать? А в коридоре уже ваша дочь ожидает, чтобы домой сопроводить. Не знаю… Или полежите ещё с месячишко?
- Так, доктор, я же в свою избу землю кидал… Ну, это… под цветы… под фикусы. Бочки то большие! Говорю же: ловчее так было - через окно...
Он понимал, что скажи он правду, то его объяснение примут за бред сумасшедшего и тогда ему лежать, да лежать.
- Ну, да, половину ночи на цветы он кидал. Ладно, идите. Дочку только сюда пригласите на минутку.

Домой они возвращались на рейсовом автобусе. Дочь уговаривала его переехать жить к ним, он что-то кивал ей в ответ, а сам уже в мыслях весь был на пороге своего дома. Никогда ещё в жизни он не испытывал такого желания открыть двери родного жилища. А дочь в подробностях рассказывала, как ей позвонил сосед и сообщил, что у отца снесло напрочь крышу, и он весь огород перекидал в дом, и потом больше месяца заносил вёдрами воду и никого, даже её, не впускал в двери. У калитки встретит, примет продукты и - до свидания!
Так все и подумали - самогон гонит мужик. Это уже потом участковый смекнул, что здесь что-то не то, и вызвал бригаду из «психушки». Но Николай, продолжала рассказывать дочь, забаррикадировался в доме и только ей удалось уговорить его выйти. Она говорила отцу с той жалостью, с какой говорят человеку, набедокурившему в состоянии полного беспамятства. Собственно, что это так и было, дочь не сомневалась. Неожиданно встревоженно спросила:
- Ключ у тебя от дома? Ты ведь никого внутрь так и не впустил – сам закрыл на замок.
Ключ был на месте.

Отец с минуту возился с замком, который слегка приржавел за время его отсутствия и. наконец, они переступили порог Дочь ожидала увидеть в доме что-то ужасное - кучи грязной земли, беспорядок и прочий бедлам, но перед ней было поле! Да! Прямо на всю большую комнату колосилось молодое поле пшеницы! Правда, колоски, из-за нехватки света, были тоньше и выше обычного, но уже начали наливаться и клонились золотыми дужками на блёклом стебельке. Дочь остолбенела и на время, даже, забыла об отце. А когда оглянулась, то увидела как он сидит на пороге и тихо плачет:
- Она приходила… Доча, видишь тропки? Это она ходила… Полина моя…