Задание: написать миниатюру в стиле неуверенности в событиях

В последнее время меня все больше одолевает синдром неуверенности в моих воспоминаниях. Вот помню был такой случай – неуверен, что это случилось в метро, может быть в автобусе или в трамвае… Да и было ли в те годы метро в нашем городе, я тоже не уверен. Но трамваи были, точно-точно были. Я ещё на семёрке ездил каждый день на работу в ужасной давке.
Сомневаюсь, что Вы знаете, что такое давка в трамвае в час пик. Ну, как вам объяснить… Это такое всенародное единение не сознаний, идей или мировоззрений, а тел – плотно вжатых друг в друга. И приятность такого единения зависит только от того, к кому тебя прижали. Навряд ли этот выбор случаен. Ведь если подсуетиться, то можно прижаться к очень даже симпатичному мягкому экземпляру женского пола. И тогда уже совсем не твоя вина, что руки тебе деть просто некуда, кроме как положить на полочку её крутых бедёр. Ах, какими бываю эти полочки!
Так вот, в то майское послепраздничное утро я как раз в такой давке-единении ехал на работу, ловко пристроившись к грудастой даме. Судьба свела нас, как говорится, нос к носу. И чтобы не мешать дамочке дышать, я учтиво пристроил свой носик прямо ей в декольте и готов был в такой весьма неудобной позе ехать, и ехать, даже если потом придётся пару остановок возвращаться пешком и сочинять объяснительную о причине своего опоздания. Я бы сочинил, не уверен, что правду, но я бы так описал и её запах, и её формы, и цвет бретельки на её плече…
Но тут на остановке в переполненный до отказа трамвай впихиваются, как говорится в невпихуемое, два молодых хлыща экзотической внешности – явно не пролетарии, опаздывающие на работу, а юные бездельники, ищущие приключения себе на… неуверен что. Один еще и красным флажком в задранной руке помахивает – народ позлить на красное: праздники-то закончились, да видно не для всех. Но мне что, пусть себе машет хоть до Нового года, только бы меня не трогали. Так нет же, второму юркому дылде, видите ли, неудобно стало на одной ноге на ступеньке стоять! Возмущаясь, что он, мол, не цапля, дылда возьми да и втисни свои кости между мной и грудастой дамочкой, пытаясь при этом стать второй ногой на мою и без него оттоптанную, не стану уточнять сколько раз, ногу. Впрочем, я неуверен, что ему удалось на неё встать – скорее дылда завис, зажатый нашими с мадам увесистыми телами, да так, что глаза его округлились – того гляди из орбит выскочат, а изо рта начал было выплескиваться поток неслыханной мной раньше матерщины. Но в этот момент трамвай резко тормознул, и пасть матерщинника заткнул чей-то локоть с волосатым продолжением.
Я, конечно, был расстроен таким вторжением вонячих костей в наше с мадам единение. А как удачно складывалась поездка! Единый вдох-выдох с женщиной-мечтой! Теперь же обстановка стала невыносимой: ехать, прижавшись к костлявому хлыщу – то ещё сомнительное удовольствие. Сжав зубы, я усердно желал трамваю поскорее добраться до заводской остановки, и наконец-то он добрался.
Водитель объявил заводскую, и народ стал пытаться разъединиться и протиснуться в открытые двери трамвая, затирая при этом, словно жерновами, юных бездельников. Флажок в руке первого вертелся вместе с ним, как флюгер на ветру, а он при этом отчаянно скандировал во все горло «мир, трут-трут, май». А тощего дылду толпа размазывала по стенке, так и не дав его ногам опуститься до тверди трамвайной. И тут красная косынка с шеи дылды зацепилась за заколку дамочки с пышными буклями – остатками праздничной прически. Страшные вопли дуэтом разнеслись по трамваю и остановке. Буклированная дамочка орала от боли и перспективы остаться лысой, не понимая, что происходит, а дылда издавал что-то вроде предсмертных хрипов, будучи почти задушенным. Но волей податливого шелка косынка вдруг соскользнула с шеи дылды и теперь развивалась красным флагом на голове осчастливленной дамы, наконец-то выдавленной толпой из вагона.
Я галантно пропустил вперед грудастую дамочку, стараясь сдержать напирающий поток, чтобы она (на каблуках!) смогла спуститься по трамвайным ступеням.
Выпустив «на волю» всех заводчан, двери вагона, в котором остались только «непролетарии», закрылись и он, облегченный, продолжил свой маршрут.
А я пристроился за женщиной-мечтой в надежде познакомиться или хотя бы разведать, в каком цехе ударно трудится такая красота. Наверное, мне это удалось, потому что, кажется, именно она стала моей единственной и любимой законной супругой.