Полупустой автобус остановился на трассе у столба Н-километр. Неподалёку раньше была железнодорожная станция с названием Посудово, но сейчас старое здание маленького вокзала разрушено, да и рельсы давно разобраны. В округе даже в то давнее время было всего пять хат, где жили старики. По пятницам они выходили пораньше, чтобы успеть к московскому поезду, следом за которым приезжал дизель-поезд и привозил хлеб.

Дальше мне предстояла долгая дорога через лес. Словно перелётная птица, я каждый год возвращался в родные края. Тропинка оборвалась и дальше надо было идти по еле заметным приметам, по своим записям. Наступающая весна озарила светом овраги и тёмные прогалины, оживлённые местами зелёной глянцевой поверхностью мха. На кустах дерзко торчали высохшие плоды шиповника и черники. Тишину нарушала звенящая песня ручейка, перекликание птичьих голосов, а в ветвях кустов и деревьев набирала силу пахучая клейкость почек. Лес казался живым существом, проснувшимся и наполненным нетерпеливым ожиданием предстоящего цветения.

Старушка с необычным именем Алимпиада жила в самой дальней хатёнке. Это имя я запомнил с детства, когда слышал разговоры родителей, о том, как знахарка помогала людям справляться с неизлечимыми болезнями. Жива ли бабушка? В ней моё спасение, в ней моя надежда. Здесь моя родина. Место силы.

В моём городе разноголосая весна уже вливалась в приоткрытые окна, принося томные ароматы деревьев с набухающими почками, в которых чувствовалось зарождающееся дыхание листвы. Но уже несколько лет в весеннюю пору глаза жены тускнели, лицо становилось бледным, как голубоватый фарфор, всё меньше жизни оставалось в её взгляде и движениях. Я чувствовал, что она уходит, сначала сопротивляясь, а потом смиряясь с неведомой силой, которая настойчиво тянула ее к себе, куда-то в пропасть…

Результаты обследований не показывали никаких отклонений от нормы. Отечественные и зарубежные лекарства с трудно выговариваемыми названиями не помогали. Целители водили руками, читали свои мантры, но потом признавали свою беспомощность:

– Не справлюсь. Ищите более сильного…

Приход весны меня не радовал, я ждал её с тоской и страхом, впадал в депрессию, и мы жили в давящем сумраке неизвестности. И тогда я вспомнил бабушку Алимпиаду. Теперь я снова шёл к ней. Там, в самой глубине леса, за небольшой речушкой, под раскидистыми ветвями зелёной ели стоит приветливый домик. По городским меркам его нельзя то и домом назвать. Деревянный, невысокий, словно укоренившийся пень, с дверью из досок. Увидев меня, бабушка прищурившись, протянула ко мне скрюченные руки, похожие на сухие ветки. Глаза у бабушки всё такие же голубые, как небо в ясный день, а лицо высохшее, будто апельсиновая корка.

Я трогаю ветхую дверь и снова вижу внутри горницы святой угол с иконами, лавку, застеленную тканым покрывалом, аккуратно убранную кровать с вышитым подзором. В глубине русская расписная печь, на ней связки грибов, рыбы, разные венички с травами. Отогревшись и отдохнув, я выхожу с бабушкой на луг перед домом. Мы молча развели костёр и начался священный ритуал – в кипящий котелок она бросила какие-то сухие грибы, неизвестные мне корешки, ягоды, травы. Я пью чай с травами моей родины… От дыма застилает глаза, а в носу свербит от бабушкиного снадобья, и я чувствую, как силы вливаются в моё уставшее от дороги тело.

И я не знаю уже, то ли от дыма, то ли оттого так застилает туманом глаза, что я вновь вижу этот лес, верхушки елей, горку и нависшее над нами серое небо? Раньше я не задумывался, любил ли я или нет так этот край, мою родину. То ли потому, что привела меня сюда беда, всё так вспомнилось и так обожгло до крови, до смерти… Здесь родное, с детства моё…

По глазам бабушки я вижу, что она чувствует мои мысли и понимаю, что видимо так нужно, чтобы я здесь напитался духом отчизны, вспомнил, проникся этой дикой, не городской, жизнью. Бабушка подбрасывает поленце, оживляя костёр и заводит разговор, уводя меня от моих мыслей.

– Что ты молчишь? Как твоя жёнушка, ведь из-за неё ты снова пришёл? – выпытывает старушка, поглядывая на меня понимающими глазами.

– Да так же… Когда наступает весна и всё вокруг просыпается, она слабеет, борется с кем-то невидимым. Только твоё зелье помогает. Поможешь и на этот раз?

– А как же? Отчего же нет, коли так издалека пришёл? Вот уже и готово. Она видать снова в прошлое своё уходит… Тянет кто-то её туда. И ушла бы уже… А ты её в своё время возвращаешь. Не дал ты ей помереть. Стало быть, нужно тебе держать ее. Давай ей это лекарство на рассвете, когда день силу набирает.

– Я знаю, бабушка.

– Выбирай спокойный тихий день, когда листва на дереве не шелохнётся.

– А что там, в зелье этом? Можно мне знать?

– Всё, милок, с этой земли. Горькой калины горсть, щепоть полыни, рыбий глаз, шкурка ящерицы, да ещё птичий гомон, волчий вой, лунный свет, огонь догоревшего дня, звук конского топота, а ещё много чего, вся жизнь, вся сила природная, весенняя. Только силу это лекарство берет здесь, в этой земле, ты её здесь набираешься и от твоих рук эта сила передаётся. Вот и бумага тебе для памяти. Прочитаешь и будто здесь окажешься.

Бабушка прошептала молитву, передала мне бутылочку с жидкостью вишнёвого цвета и смятый листок с крупно написанными строчками. Я бережно взял, завернул в платок снадобье и рецепт – как мне донести в себе всю молодую весеннюю силу этого края, где я вырос, и откуда уехал в шумный и бестолковый город?

– Хоть бы жила, – подумал я о старушке. – Как я без неё потом?

– Кто-то придёт на моё место, – задумчиво проговорила старушка, будто услышала.

Я представил, как я вернусь, дождусь тихого дня, как велела мне бабушка. Почувствую, когда надо дать зелье. По капельке лекарство будет гнать застывающую кровь и нести жизнь в каждую клеточку. Тело жены начнет звучать, как старинная арфа, вспоминая стёртую на время музыку, полную торжеством жизни. Её дыхание затрепещет, как молодая листва, как речные струи завьются волны золотых волос. И я увижу живой блеск её глаз.

Потом мы с бабушкой сидели у костра и смотрели, как догорает закат. Избушка скрылась под звёздным пологом ночи. Когда наступило ясное, свежее утро, я попрощался со старушкой и по лесной тропке отправился назад. Я шёл по своим приметам через лес и берёг в своем сердце доброту и мудрость старой женщины, хранил свет моей родины. Мне снова предстоял долгий путь, холодная ночь, но теперь меня согревала надежда.

Не мог я знать тогда, что через несколько лет мои родные места накроет смертельный пепел чернобыльского взрыва. Уйдут оттуда люди, а потомки динозавров – черепахи, перенёсшие тысячу катастроф, и с ними лоси, олени, волки, совы почувствуют себя настоящими хозяевами этого края. И только через много лет природа вернёт Божественное звучание этой раненой земле.

Художник Виллем Хаенраетс.