Сержант Лёха Фомин, командир расчёта противотанковой пушки ЗИС–2, полуоглохший от грохота выстрелов и взрывов ответных снарядов, с замотанной в окровавленную тряпку левой рукой, из последних сил поднялся, схватившись за обломок какой-то стены, и хрипло скомандовал:
– Бронебойным! Прямой наводкой!
* * *
Ефрейтор Ганс Ранке, наводчик танка «Панцер 3», был доволен собой. Ещё бы! Так вовремя выстрелить по русской огневой позиции! Эта последняя пушка, причинившая немало бед их танковой роте, хоть и не была уничтожена, но больше не могла принести вреда: снаряд, умело направленный Гансом, рванул прямо около русского артиллериста, тащившего к пушке снаряд. Солдата просто разнесло на куски! Ещё двоих расшвыряло по сторонам и тоже поубивало осколками. Страшно подумать, что могло произойти, если бы он не успел выстрелить, или промахнулся. Ответный выстрел прямой наводкой в секунду превратил бы их танк в пылающий факел!
Но он успел раньше! И пусть теперь заткнётся старый дурак Фогель, механик–водитель, воюющий на Восточном фронте с первых дней.
– О нет, Ганс! Нельзя недооценивать русских! Ты воюешь только три месяца, а я в этом аду уже два года! Пока будет жив хоть один русский солдат, мы не сможем быть уверены ни в чём! – обычная его песня.
Ну и где твои хвалёные русские солдаты? Их батарея уничтожена, а они все мертвы! А мёртвые воевать не могут! Он радостно засмеялся – их танк, победно рыча, катился мимо разгромленной батареи, дальше на Восток, а убитые русские артиллеристы пялили на них незрячие глаза и ничем не могли помешать наступлению непобедимой германской армады…
* * *
Лёшку Фомина выписали из госпиталя только через четыре месяца.
– Повезло тебе, сержант! – сказал на прощание доктор. – Жив остался, да ещё и ходишь самостоятельно. С такими ранениями выжил. Повезло!
Да уж, повезло! Правая нога скрючилась, ходить придётся только с палкой. Хорошо ещё, что руку отрезали левую – правой можно на эту палку опираться. Лицо посечено, в теле осталась парочка осколков – не смогли их достать.
Но, если честно, то и впрямь повезло, одному из всех. От Мишки только крошево осталось, а Фариду осколок в шею попал, голову отсёк начисто. Других ещё раньше поубивало. Один он остался из всего расчёта, да и из всей, наверное, батареи. Лежал оглушённый, истекающий кровью. И смотрел, как ненавистный танк, победно рыча, кроша гусеницами погибшую огневую позицию, идёт на Восток.
А он, командир расчёта, сержант Фомин, не может даже доползти до уцелевшей пушки, развернуть её, загнать в казённик бронебойный, который тащил Мишка, всадить этот снаряд под башню и превратить бронированную махину в пылающие обломки! Он попытался встать, проползти эти десять шагов, но упал на горячие камни и потерял сознание…
* * *
С тех пор и снился ему этот странный, на грани реальности сон: разгромленная батарея, ревущий навстречу «Панцер». Только во сне ему всегда каким-то образом удавалось доползти до пушки, зарядить её последним бронебойным и выстрелить почти в упор.
Танк превращался в пылающий костёр, а он падал рядом с погибшими товарищами. Почему-то никогда во сне он не успевал выстрелить первым, спасти своих ребят. Мишка и Фарид всегда погибали, но там он не предавал их, умирал вместе с ними, уничтожив последний вражеский танк.
В госпитале этот сон снился ему постоянно, чуть ли не каждую ночь. Потом его выписали и отправили домой – куда с такими увечьями на фронт! В двадцать два года стать инвалидом, с одной рукой, да ещё хромым – не всякий выдержит.
Лёха выдержал, не запил. До войны он закончил десятилетку, решил учиться дальше. А куда ещё без руки и почти без ноги? Ни к станку, ни к конвейеру. Его приняли в строительный институт, на первый курс, дали паёк, койку в общаге. Он остался один: родители погибли в бомбёжку, смешливую белокурую девушку Марину угнали в Германию, где она сгинула без следа.
Лёха учился на инженера, жил в общаге, питался в столовке, носил военную форму без погон. Мужчины, вернувшиеся с войны, были наперечёт, а время Победы и возвращения домой здоровых мужчин ещё не пришло. Поэтому неудивительно, что вскоре Лёху прибрали к рукам.
Люба окончила с отличием сельскую школу, получила направление в институт и училась с ним в одной группе. На выходные ездила домой, привозила торбы со снедью. Подкармливала тощего, хромого, однорукого мальчишку с седыми висками, а через полгода повезла знакомить с родителями.
Лёшка пришёлся им по душе – почти непьющий, бывший фронтовик, студент. А что хромой и однорукий – то не беда, ему же не мешки в колхозе ворочать, он инженером будет, как и Любаня ихняя.
Сыграли свадьбу, зажили в семейном общежитии, как многие тогда – без особого шика, но с достоинством. О любви не говорили, просто жили, как положено: работали, отдыхали, изредка ругались, мирились, ходили в гости.
Родили одного за другим двоих сыновей, получили квартиру. Лёха, а точнее уже Алексей Степанович, работал начальником отдела в строительном тресте, Люба – там же, инженером.
Давно отпили, отпели и отплясали Победу, жизнь входила в мирную колею, строителям работы хватало. Оно бы и хорошо, но всё чаще стал настигать Алексея тот самый сон.
По ночам он кричал, ругался, скрежетал зубами. Люба просыпалась, успокаивала его. Чувствовал себя виноватым перед ней: она и так устаёт за день – дети, работа, дом. А сон не уходил. Снова и снова он подбивал немецкий танк и умирал рядом с товарищами, но успокоения это не приносило.
Однажды, во время нечастых встреч с бывшими фронтовиками, он неожиданно рассказал об этом сне пожилому капитану Самохину. Тот выслушал его внимательно и покачал головой:
– Ты, Лёха, обратно туда хочешь, думаешь, что не успел тогда. Тебе надо машину времени, как Уэллс писал, знаешь такого? Ты бы кнопочку какую нажал, р–раз, и перенёсся в тот день, чего там! Подбил фрица, и назад. И сразу все сны – фьюить, и нету!
На следующий день Алексей пошёл в районную библиотеку и, смущаясь, попросил книжку Уэллса. Сначала читал её тайком от жены, потом перестал стесняться. Книжка одновременно и увлекала, и раздражала. Конечно, что мог придумать хоть и передовой, но всё же выросший среди капиталистов, писатель? Трущобы, морлоки, умирающая Земля. Пустое это всё, никчёмное. У нас другое будущее – светлое, коммунистическое! И незачем туда мотаться, там и так всё ясно. А вот перенестись на три минуты в прошлое… Эх, ему бы такую машину!
Больше никому об этом Алексей не говорил. Сон, где он возвращался в свой последний бой, стал приходить всё реже, он научился не кричать во сне, не скрежетать зубами и не ругаться…
Годы проходили, умирали друзья-фронтовики, родственники, знакомые. Умерла и Любаша, а он всё жил и жил, словно не мог уйти с этой Земли, не выполнив свой долг…
* * *
– Короче, дед, я вчера тебе на комп закачал с удалённого доступа, дома врубишь, там всё настроено. Вот я код набираю, смотри, – прыщавый набрал на своём смартфоне комбинацию из латинских букв и цифр, – и аллес, дальше программа сама сработает. Я всё настроил, попадаешь, куда и когда надо. Три минуты у тебя есть, делаешь, что нужно и возвращаешься. Но учти, если тебя там грохнут, мы не виноваты.
Алексей Степанович передал прыщавому деньги – всё, что он собирал долгие годы, молча, не прощаясь, повернулся и побрёл к дому, тяжело опираясь на палку. Прыщавый хмыкнул, повернулся к своему товарищу – тощему, высокому, с редкими волосиками на подбородке:
– Ну? Понял, дурилка, как бабло срубают? Старый хрен, небось, года три тугрики складывал, так хотел назад на войнушку попасть! А мы с тобой, Хомяк, эту программу за неделю захерачили, теперь оторвёмся по полной!
– Слушай, – Хомяк почёсывал свою редкую бородёнку, – а если дед, в натуре, перенервничает и ласты склеит?
– Ты чё, Хомячище? Кончай хернёй страдать! Он и так уже своё отжил лет десять назад! А теперь ещё заветную мечту выполнит напоследок!
– А чё он там выполнит–то, Штырь? Это ж фуфель, чистый прогон, в натуре!
– Не пыли, кореш! Это для нас – прогон. А дедуля слопает за милую душу, решит, что так и должно быть!
– А вдруг он ухавает? Может, ты танк этот не так срисовал, или ещё где сморозил? И корешей его ты с кого сфоткал?
– С кого надо! Ты чё, думаешь, дед за семьдесят лет их морды не забыл? Всё, кончай трындеть – мы бабки получили, нам теперь пофиг! Ухавает, не ухавает! Давай, чешем отсюда, надо пойла успеть прикупить!
* * *
Почему–то не было даже тени сомнения. Алексей Фомин видел, что пацаны ведут с ним какую–то игру, что программа эта ненадёжна, что не могут такие сопляки обладать настоящей машиной времени, но почему–то он выполнил их требования, отдал все деньги, и сейчас, едва переведя дух после возвращения домой, уселся к компьютеру. Включил его, загрузил, активировал программу.
Внуки долго не понимали, зачем деду компьютер на старости лет, но, в конце концов, махнули рукой, купили на день рождения пять лет назад. А вот правнучка Софьюшка была в восторге. Она с удовольствием учила прадеда обращаться с клавиатурой и мышкой, не вдавалась в сложности, разъясняла только самое главное. Он научился находить в Интернете статьи о войне, смотрел кинохронику, хорошие старые фильмы. А самое главное – искал тех, кто может отправить его обратно в сорок второй, хотя бы на несколько минут. Так он и нашёл Штыря с Хомяком…
Постепенно на экране начала возникать картинка: мрачное серое небо, выжженная земля, огневая позиция и танк, приближающийся к ней. Стали видны фигурки его друзей. Они, правда, были неясными, безликими, но он узнавал их. Вот балагур Мишка, ещё живой, застыл в ожидании. Вот молчаливый Фарид повернулся к нему: «Какой приказ будет, командир?» Ах, если бы сейчас он мог попасть туда, может, успел бы выстрелить раньше? А вот на картинке он сам, сержант Фомин, ещё целый и невредимый… Когда же он упустил секунды, замешкался с приказом? Или это Мишка промедлил? Или Фарид не успел?
Что-то шло не так. Алексей видел картинку, слышал рёв танков. Но не было запаха гари, не дрожала земля. И грохот однообразный, неправдоподобный. Фигурки на экране ожили, задвигались. Только перемещались они какими-то рывками, неестественно. Вот сейчас он должен войти туда, в тело Лёшки Фомина, в его мозг, отдать верную команду, успеть…
Но эта плоская картинка не могла быть той реальностью, в которую он должен войти! «Обманули, мерзавцы! Я найду их и задушу… или забью своей палкой, одной рукой обоих!» Он резко поднялся, сжимая кулак, но вдруг в голове разорвался яркий огненный шар, ослепил его, прервал дыхание…
Вялая нелепая картинка исчезла вместе с компьютером и комнатой. Он на самом деле оказался там, в реальности 1942–го, ясно услышал грохот надвигающегося танка и свою хриплую команду: «Бронебойным! Прямой наводкой!».
В нос ударил запах горящей земли, пороха и смерти. Не успев толком ничего понять, Алексей Степанович услышал грохот взорвавшегося рядом снаряда. Почему–то его не задел ни один осколок. Бронебойный, который тащил Мишка, валялся на земле у его ног, а вот самого Мишки не было. Фарид, хоть и без головы, но был здесь, неподалёку, а Мишка просто исчез.
И присыпанный землёй, посеченный осколками, лежал под разрушенной стенкой он сам – раненый, но живой Лёшка Фомин. Попытался встать, упал, потеряв сознание… А девяностолетний старик Алексей Степанович Фомин стоял рядом с последним бронебойным снарядом. И последний фашистский танк, победно рыча, двигался на него.
Алексей не стал рассуждать, отчего всё пошло не так. Почему сначала картинка была плоской и неестественной, а потом он оказался внутри неё, в настоящем бою. Не вошёл в сознание сержанта Лёхи Фомина, а очутился рядом с ним и, хотя находился в своём старом немощном теле, мог действовать.
Отбросив палку, он сделал шаг к снаряду, попытался поднять его одной рукой, но не смог. Тогда он упёрся в него этой рукой и стал толкать к пушке по земле. Грохот танка приближался, и Фомин понимал, что надо спешить. Затвор, к счастью, был открыт, Фарид перед смертью постарался. Он нагнулся и из последних сил, помогая культей левой руки, подбородком, всем телом, загнал снаряд на место.
Пушке тоже досталось, но стрелять она ещё могла. К счастью, наводить почти не пришлось – танк шёл прямо на него, не опасаясь тех, кого он только что убил. Алексей успел выстрелить в последний момент, когда фашисты в танке только начали что–то понимать и попытались то ли свернуть в сторону, то ли открыть огонь. Почему–то он не услышал, как взрывается под башней снаряд, не увидел огня и дыма, в которые превратился «Панцер».
А услышал он обрывки мыслей на чужом языке, который вдруг стал хорошо понимать: «Он же сейчас выстрелит!», «О, майн Готт, откуда тут взялся старик?!», и ещё одну, угасающую: «Я же говорил, пока будет жив хоть один русский солдат, мы не сможем быть уверены ни в чём!».
И увидел он дорогу, по которой уходили к свету его друзья. Они призывно махали ему руками: улыбающийся Мишка, серьёзный и сосредоточенный Фарид, тоненькая девочка-санинструктор Маруся, комбат капитан Омельченко, политрук Белецкий, знакомые и незнакомые бойцы.
Он улыбнулся, помахал в ответ, и легко побежал догонять своих.

29 апреля – 15 мая 2014