1.
Никто из местных жителей точно не знал, откуда взялась эта женщина: высокая, темноволосая, с тощей, закрученной на затылке косой, блестящими карими глазами и характерным смуглым оттенком кожи, свойственным южанам. Присмотревшись, можно было заметить некоторые странности в облике незнакомки: нескладная фигура сочеталась с хмурым, неприветливым взглядом исподлобья.

Кто-то припоминал, что её, ещё несмышлёной девчонкой c подозрительной примесью русской крови, оставили пришлые люди из цыганского табора. Деревенские нарекли беспризорницу Зарой и поселили в брошенном доме, где она жила какое-то время. Подкармливали всем селом, но девчушка оказалась «лягушкой-путешественницей», как прозвали её после побега. Спустя много лет она вернулась; будучи уже в зрелом возрасте, поселилась там же в полуразрушенной избе и, к всеобщему удивлению, приобщилась к полезному делу: была на подхвате, – помогала местным умельцам валять валенки за еду и пожитки. Поддерживали её, как могли: приносили одежду, обувь, кухонную утварь и кое-что из мебели, но она, хотя бы просто из человеческой благодарности, всё равно старалась ни с кем не сближаться, а с годами и вовсе превратилась в старуху, – сгорбленную, одинокую и печальную.

Ирина сдружилась с ней после смерти матери и пригласила жить вместе. На тесной кухоньке её как обычно встретил уютный свист Зары, в котором отдалённо угадывалась мелодия известной «Мурки», а при появлении Ирины, как будто заподозренная в чём-то неприличном, старуха спешно заканчивала трели душещипательной Марсельезой. Догадку, что Зара когда-то побывала в местах не столь отдалённых, вызывала татуировка на запястье вкруг с двусмысленным обещанием «саечка за испуг».

Свет струился из окна. По тёплой дорожке от солнечного луча на полу Ирина прошла босыми ногами к подоконнику. Между рамами на запылённой вате уснули лепестки засохших цветов. Из-под мягкой подстилки топорщился край пожелтевшей прошлогодней газеты; свитая в тугую спираль, крупная морская раковина, наполненная солнцем, объёмно пузырилась на вязаной салфетке. «Зима не спешит уходить, хорошо-то как!», – подумала она и, поджав губы, зажмурилась по-детски, отчего милое, нежное лицо стало напоминать круглый румяный блинчик.

Сомкнув руки в замок, Ирина потянулась, сделала несколько широких махов, и крякнула, как молоденькая уточка. Светлые волосы, собранные на затылке, открывали длинную тонкую шею, а расправленные плечи подчёркивали красивую грудь. Её шея, и плечи, и грудь, были, скорей, созданы для отрытого декольте, но уж никак не для свитера «под горло», который служил для неё предметом постоянной носки; удлинённая юбка с поясом на резинке скрывала узкие бёдра и стройные ноги…

– Спустись-ка в погреб за огурцами, – заглянув в комнату и держась за дверной косяк, хриплым голосом велела Зара.
Заготовки плотными рядами стояли на полках, укреплённых на стенах узкого, невесть кем и когда вырытого, подпола и приспособленного для хранения овощей и всякой рухляди. Ирина перешагнула через старый посылочный ящик и достала трёхлитровую банку; с усилием нажав на полиэтиленовую крышку, двумя пальцами вытянула крепенький огурчик. Умопомрачительный запах от смородинового листа, чеснока, хрена, лаврушки, шибанул в лицо; сглотнув слюну, она ловко поддела засоленную веточку укропа и повесила на кончик носа.
Позавтракали молча.

До прибытия скорого поезда оставалось полчаса. Пуховая шаль мягко обвернула шею; лёгкая, перешедшая к Ирине ещё от мамы, каракулевая шубейка, застёгнута на крупные пуговицы; подшитые валенки с шерстяным носком удобно сели по ноге. Ирина вышла на крыльцо, и ослепительный свет от снега брызнул в лицо. Она заторопилась по дороге; с утра местный трактор, сделав две ходки в обе стороны, расчистил её, сгребая на обочину большие сугробы. Через холщёвую сумку чувствовалось тепло кастрюли с горячей картошкой. Ирина ускорила шаг: «Ох! Всё-таки опоздаю…» За спиной послышался стрекот мотоцикла.

Ирина обернулась и увидела приближающего Серёжку Дерябина – знакомого парня-переростка, которого все знали, как дурачка; учиться он был не способен, грамотой не владел, а до десяти считал с трудом, да и то на пальцах. Улыбка, открывающая крупные неровные зубы, суженные маленькие глаза, делали его лицо похожим на лик китайского божка, и выражало степень абсолютного счастья. Тыльной стороной ладони от верхней губы кверху он постоянно подтирал нос, шмыгая и хихикая. Всё сказанное легко принимал на веру, смеялся от удовольствия, так как подсознательно был польщён любому разговору или даже простому обращению к нему по имени. Незнакомых Серёжка сторонился, смотрел с подозрением и неприятием, а местным позволял подсмеиваться и задавать безобидные, но каверзные вопросики. Его частенько похваливали, подшучивали в надежде поднять настроение самим себе.

Но был у Сергея один настоящий друг и защитник – сосед Василий. Работал он в ремонтной мастерской, где готовили к весеннему посеву сельхозтехнику. По осени Серёжка помогал соседу убирать картошку, грузил мешки на телегу, да и так, с первого слова, выполнял всевозможные поручения, оказывая помощь по хозяйству, а за это Василий разрешал ему покататься на мотоцикле. «Дурак – дураком, а в мотоцикле понимает!» – удивлялись деревенские.

Завидев Ирину, Серёжка обрадовался, затормозил и, удерживая равновесие, расставил ноги на ширину плеч.
– Ой, Серёжка, хорошо, что ты появился, подвези меня до железнодорожной станции! Опаздываю к поезду, – умоляюще попросила Ирина.
– Гы-ы… валеночки, валеночки-то примёрзнут, садись голубка – птичка певчая, – широко расплылся в улыбке довольный парень.

Подъехали вовремя. Сергей притормозил и, толкаясь ногами, осторожно развернул мотоцикл большим полукругом. До платформы оставалось несколько метров, как из-за ветхого складского помещения появился пассажирский состав, торжественно-медленно прибывающий на станцию «Поспелиха».

2.

Обитатели окрестных деревень называли полустанок «Поспелиха» – станцией, что добавляло, в некотором роде, весомости этому «перекрёстку судеб и дорог», – скоплению отъезжающих, встречающих и просто зевак, праздношатающихся, любопытных и прочих. С чемоданами, котомками, сумками и рюкзаками народ толкался у кассы за билетами на проходящий. По прибытии поезда, торопясь и чертыхаясь, люди переходили от вагона к вагону, пытаясь разглядеть номера. Непростое это дело – впопыхах ничего не забыть на платформе, успеть запихнуть в вагон пожитки и погрузиться самим за короткое время стоянки. А некоторые приходили загодя. Внутри здания, небольшое помещение делилось на «зал ожидания» и, также громко именуемую, рюмочную «На посошок». Посидеть, обсудить международные события, виды на урожай, прогнозы по погоде – для мужиков – святое дело. Женщины приспускали с головы платки, расстёгивали куртки, судачили про хозяйство, сплетничали, посмеивались, приглядывая за сумками, чемоданами и детьми.

Ирина соскочила с мотоцикла. На ходу поправляя шаль, поспешила к своему «прикормленному месту»: деревянный ящик стоял у стены, недалеко от входа в вокзал. Взмахом руки она спугнула стайку воробьёв, которые о чём-то горячо щебетали, устроившись по краю дощечек; расстелила газету, сверху – белоснежное полотенце и, укутанную в детское байковое одеяло, кастрюльку с картошкой; рядом пристроила литровую банку солёных огурчиков, хлеб и кусок нарезанного с мясными прожилками сала, при виде которого у самой текли слюнки. Два шкалика холодной водки в глубине сумки втайне ждали своего покупателя.

По радио объявили стоянку поезда 10 минут. Разомлевшие от вагонного тепла пассажиры спускались на платформу. Кто-то набросил на плечи куртку, кто-то пальто, а некоторые вообще – налегке, несмотря на крепкий морозец. Молодой лейтенант шагнул со ступеньки; заведя большие пальцы за ремень, привычным движением к спине расправил гимнастёрку. Заметив Ирину с разложенной на ящике снедью, он поспешил к ней, чтобы стать первым покупателем.

– Здравия желаю, – улыбаясь, произнёс он, – а дух горячей картошечки-то даже в вагоне слышен! Уж порадуйте, милая, чем можете, пассажирское население, истомившееся по домашним разносолам.
Ирина насадила на вилку несколько горячих картошин и положила в пакет.
– Огурчиков вот ещё возьмите, сальца…
– Конечно! А как же картошка, да без сала и огурцов! Может к такой закуске ещё чего-нибудь и покрепче, найдётся?
Ирина огляделась: продажа спиртного запрещалась, но, завёрнутую в газету бутылочку всё же протянула молодому человеку.
Он покраснел то ли от смущения, то ли от предвкушения сытного обеда и, расплатившись, благодарно пожал руку Ирины.

Она смотрела ему вслед, видя, как крепкий, статный, он широким шагом поспешил к вагону, но вдруг обернулся, и как будто погладил её нежным взглядом. Часть чего-то светлого, родного перетекло в неё мгновенно, и тут же возникло смутное беспокойство: хотелось удержать в себе это сладкое ощущение, чтобы потом, в одиночестве вспоминать о нём с тихой затаённой радостью.
– Эй, красавица! Чего засмотрелась на молодца? Давай и нам картошечки! Поезд-то не целый день будет стоять, скоро гудок дадут, – зашумели два парня, ждавшие своей очереди.

Всё, что Ирина принесла, смели вмиг. Аккуратно свернув полотенце, она положила его в пустую сумку; отведя полу старенькой шубки, пряча свёрнутые купюры от посторонних глаз, запихнула деньги подальше, в карман поддетой кофты.

– Хорош, ох и хоро-о-ош! – прошамкала Авдотья Степановна, вытряхивая из гранёного стаканчика семечки в сумку. Торговля прошла бойко. Покупатели переходили от Ирины к ней, чтобы получить тёплый кулёк и потом, коротая время, глядя на мелькающие картины за окном вагона, с наслаждением лузгать жареные семечки.

– Это ты про кого говоришь? – спросила Ирина, догадываясь, о чём идёт речь.
– Дак, я про солдатика и говорю, хорош он собой, прям, как с газеты, иль с журнала. Заметила я, как ты на него сразу глаз положила, прям лицом просветлела, – самодовольно делилась наблюдениями Авдотья.
– Да брось, ты! Пустое это... всё тебе что-то, да мерещится, – возразила, улыбаясь, Ирина, – вон, за семками лучше приглядывай, а то голуби, да воробьи как налетят, так всё твоё добро и расклюют – не успеешь отбиться.
– А что, я неправду говорю? Не век же тебе одной куковать, да с Серёжкой-дурачком дружбу водить. Годочков-то тебе уж под тридцать, видать, будет, – не молодуха по нонешним временам, – вещала старуха, уверенная в своей правоте.

Разговор, как всегда, сводился к замусоленной теме. Любители устроить чужую судьбу, особенно по части личной жизни, знали правильные рецепты, как осчастливить тех, кто ещё «метался» и не остепенился… Умудрённые жизненным опытом с охотой давали советы и напутствия, словно точно знали, что под конец жизнь окажется обычным пустоцветом, если не попробовать семейного «куска».

Под вагонами зашипело, раздался лязгающий звук, состав дрогнул и тронулся с места. Ирина заскользила взглядом по окнам поезда. Внезапно всё тело пронзил озноб, не оставляющий ни одной живой теплой клеточки. Она увидела его, прижавшего ладони к стеклу, проплывающего мимо, будто в нереальной картине сна: так бывает: содержание всего сна не помнишь, но один кадр в общем потоке событий остаётся в памяти на всю жизнь. «Неужели я его больше не увижу…» – прошептала она. Слова то ли утверждения, то ли вопроса, самой себе показались ватными, безнадёжными от мысли, что эта встреча не повторится никогда.

3.

– Поехал, поехал твой принц... беги, догоняй, а то валеночки-то примёрзнут, гы-ы-ы, – тыкал пальцем в сторону уходящего поезда Сергей, приговаривая язвительным голосом, который приглушался, проходя между полными, постоянно блестящими от невысыхающей слюны, губами. Они неприятно напоминали толстых виноградных улиток. Его маленькие глаза, при этом, светились и как будто мигали от частого моргания.

– Серёжка, а ты чего здесь мёрзнешь? Почему домой не уехал? – раздражённо спросила Ирина, хотя заранее знала ответы на вопросы, даже не смотря на простоту, всё-таки озадачившие её персонального «водителя». Он имел привычку ждать за углом здания вокзала, подсматривать за тем, как бойко идёт торговля и радовался, когда пассажиры наперебой благодарили Ирину.

Хотелось побыть в одиночестве, наедине с поглотившей её, нежностью.

– Сергуня, ты поезжай, а я на автобусе доберусь, мне ещё и в магазин нужно зайти, прикупить кое-что… Бабушка Зара заказывала манки, муки и сахара… – миролюбиво произнесла Ирина.

Он недоверчиво смотрел на свою «покровительницу», которой симпатизировал давно и безответно и сейчас подкожно чувствовал что-то нечестное в её словах. Из-за непроницаемости убогого ненормального ума, неумения связывать одни события с другими, он не улавливал подвоха, но, где-то в самой глубине, незамутнённой пороками, души подозревал какую-то неправильность и тут же начинал чувствовать обиду. А незамутнённой-то душа, как оказалось позже, была до поры до времени…

– А вот и нетушки-конфетушки! Всё равно буду ждать тебя … гы-ы-ы… птичка-синичка, иди, иди, сальца купи, – злорадно засмеялся Сергей и сплюнул на снег.

Каким-то десятым интуитивным чувством Ирина заподозрила скрытую угрозу в этом неуместном смехе, добродушного на вид, парня-недоумка.
Вспоминалось, как он, будучи ещё мальчишкой лет десяти-двенадцати, с добрыми шутками-прибаутками, по-соседски, приносил Ирине горячие, только что с плиты, умопомрачительно вкусные пельмени, которые по воскресеньям лепила его престарелая мать – Зоя Афанасьевна, – женщина скрытная, немногословная, переживающая в одиночестве своё горе. Единственного сына Серёжку она произвела на свет почти в пятьдесят. «Нагуляла» по случаю, неизвестно от кого, умело скрывала под широкими юбками пополневшую фигуру, потом, мучаясь жуткими болями от схваток, одна пошла в лес и там разродилась кое-как. Рыдала, как белуга, проклинала весь белый свет, но удавить мальчонку материнских сил не хватило, пожалела, решила, – «пусть живёт, хоть опорой в старости будет». А вот знай тогда, как всё дальше обернётся, то прикопала бы дитя без сожаления и с глаз долой, но судьба сама распорядилась, что, да как…

Серёжка подогнал мотоцикл. Поход в магазин Ирина решила отложить на завтра: хотелось поскорей вернуться домой и помочь Заре с ужином и по хозяйству.

Мороз усиливался, пошёл мелкий, колючий снег. Стало зябко.

От большой радости, что Ирина у него за спиной, Серёжка выжимал скорость по полной. Встречный ветер как будто металлической щёткой нещадно царапал лоб и щёки. «Так и обморозиться не долго», – беспокоилась Ирина, поддерживая у носа выпростанный из-под шубы воротник кофты, – «скорей бы добраться до дома, да на печку, под тулупчик»…

Прищуривая глаза, Сергей то и дело крутил головой то влево, то вправо и нёсся наугад, пытаясь лишь мельком поглядывать на дорогу. Неожиданно на повороте заднее колесо мотоцикла пошло юзом, а переднее со страшной силой налетело на припорошенное снегом старое толстое бревно, давно и никчёмно лежащее у дороги. Ирина успела заметить, как перед ней вдруг исчезла спина Сергея, а потом её подбросило, швырнуло в сторону и... сильнейший оглушительный удар головой о бетонный столб полностью погасил сознание.

Сергей лежал на дороге, придавленный мотоциклом. Спустя какое-то время он очнулся; озираясь по сторонам, завопил от боли и страха:

– Мамка! Ма-а-мка…мам-к-а-а!..

Когда, в какой момент наше сознание постигает простую истину о том, что мы связаны с матерью неразрывной нитью самой жизни? Какой оберег способен защитить нас от болезней, напастей, горя и мучений? Читая молитву, обращённую к небесам, не просим ли мы, на самом деле, помощи и поддержки у самого дорогого нашему сердцу человека, который всегда рядом с нами, здесь, на земле?.. Ведь святая материнская любовь творит чудеса. Только мать способна по одному-единственному движению, сдержанному дыханию, потемневшему свету в глазах своего ребёнка почувствовать переживаемую им боль, тоску или просто неприятности. Когда мы отталкиваем от себя эту любовь, забываем о ней, можем ли мы быть счастливыми?

***
– Зара, Зара-а-а… – позвала Афанасьевна, поднимаясь на крыльцо. – Иришка-то уже дома?
Зара, вытирая руки о фартук, открыла дверь и пригласила соседку в дом.

– Дак, я и сама жду её, не дождусь… Уж темнеть начинает, а её всё нет и нет. Давно должна приехать... в магазин-то зашла, а чего там делать столько времени?.. – сыпала вопросами Зара. – Видишь, чего на улице творится, – отодвигая занавеску на окне, сказала она. – А Серёжка тоже ещё не вернулся?

– Я вот про то и говорю, что и Серёжки нету, ведь он на мотоцикле ещё днём погнал. Знаю, что он часто Иринку на вокзал подвозит… Может сломалась эта чёртова рухлядь, да застряли где?.. Вот, беда… Чего делать-то теперь?

...Сергей с трудом спихнул с себя мотоцикл и, размазывая толстой варежкой слёзы и сопли по лицу, медленно пополз на четвереньках к слетевшему с ноги и валяющемуся поблизости, валенку. Напялил его, не обращая внимания на голую ступню, позабыв о портянке, которую всегда наматывал вместе носка. Он проследил взглядом по странной, от тёмных багровых капель, дорожке… и только тогда заметил Ирину. Долго перелезал через сугроб, – счищенный с дороги и наваленный трактором снег высился на обочине. Наконец, он прикоснулся к её руке; недоумение отразилось в его глазах.

– Чего разлеглась, птичка певчая? Мыши, там мыши…Пойдём домой!

– Дурак, вот дурак, чтоб тебя…– едва разобрал он полушёпот Ирины. От колотящей внутренней дрожи она пришла в себя и поняла, что произошло.

Повторяемое Ириной слово «дурак» вдруг, словно гвоздём, пробило его самосознание. Он помнил, как с самого детства наказывала его мать, била нещадно за любые малейшие проступки и приговаривала: «вот тебе, дурак ты проклятый, получай, скотина… живёшь дураком, так и помрёшь, чтоб ты сдох, поскорей… дурачина». Сергей рефлекторно связывал это обидное прозвище с болью, страхом и ненавистью. Не справляясь с силой материнских рук, не умея защищаться, противостоять побоям, он, раз от раза, затаивал в себе злобу, которая годами копилась внутри и тлела угольками, как в костре, готовом вот-вот разгореться губительным огнём.

4.

Перед глазами Сергея мерещилось искажённое ненавистью лицо матери. Она орала и лупила его по щекам, от чего тяжёлая комковатая боль отдавалась и пульсировала в голове. Ломило зубы. Затрещины становились всё сильней и сыпались до тех пор, пока из носа не поползла струйка крови. Несчастный мальчишка отхаркивался и плевал ей под ноги. Не понимая своей вины, он ревел, лепетал несуразности, пытался утереться её подолом, и в какой-то момент, не помня себя, она рванула его за волосы и пинком отшвырнула в угол. Таким чудовищным способом собственный ребёнок платил жесточайшую цену за всю её загубленную неустроенную жизнь.

Чувства несправедливости, унижения и отмщения ему были не знакомы, поэтому бестолковый детский ум искал хоть какого-то укромного места, – убежища там, где не приходилось терпеть физическую боль. Он залезал на сеновал старого, покосившегося сарая и лежал там, глядя в потолок, бессознательно наблюдая за пыльными лучами солнца, которые яркими полосами пробивались сквозь щели. Это успокаивало, и он мирно засыпал, не мучимый долгими размышлениями о своей пустой никчёмной жизни.


...Серёжка прислонился спиной к столбу; постояв какое-то время, съехал на снег и бухнулся на колени перед Ириной. Воспалённый мозг пылал уже не костром, а настоящим пожаром. Сознание путалось, меняло картины прошлого и настоящего, фантазии искажённой детской психики с реальностью происходящего. Сергей несколько раз мотнул головой, как будто пытался стряхнуть пугающее его наваждение, потом вдруг неуклюже размахнулся и со всей силой ударил Ирину кулаком в лицо.
Крик боли взорвался, взлетел и смешался с порывом ветра. Через мгновение, силой мощного вихря его понесло в сторону леса.

***
Ирина приоткрыла глаза. Сквозь ресницы проник нежный утренний свет; взгляд заскользил по стене, прокатился по цветочному рисунку обоев, поблуждал по потолку и остановился на подоконнике, где в ряд стояли баночки из-под майонеза. Насаженные сверху толстые луковицы, корешками тянулись к воде, а зелёные пёрышки растопырились весёлой пятернёй.

– Иринушка, батюшки мои! Очнулась девонька,.. счастье-то какое, – запричитала Зара, – сейчас я тебя супчиком покормлю, уж давно на плите томится… Петрович вот, по-соседски, курёнка нам удружил. А может, молочка парного попьёшь, Васильевна заходила спозаранку, справиться о тебе…

Иной раз, бывало и такое, что Зара за целый день, бродит ли по дому, гремит ли кастрюлями или кашеварит, но так и не проронит ни слова; немногословная, замкнутая, она отнекивалась, когда Ирина начинала расспрашивать её о прошлой жизни: «А об чём говорить-то? Всё что было, то быльём поросло…», ей не предоставлялось ни малейшего шанса почувствовать и проявить себя нежной, ласковой, беззащитной женщиной, матерью. Но, вот теперь, когда Ирина беспомощно лежала, укутанная ватным одеялом, Зара заботливо набрасывала сверху ещё и пуховую шаль, чтоб девонька хорошо прогрелась и быстрее пошла на поправку; лишь под старость лет её нерастраченное материнское чувство, наконец-то дало о себе знать...

Ирина уже несколько дней лежала в полузабытьи. Зара, не находила себе места: то бесцельно смотрела в окно, то часами просиживала у постели больной, то у печки, глазея на метущийся огонь и вспоминая подробности того вечера.

Обеспокоенные долгим отсутствием Ирины и Сергея, гонимые плохими предчувствиями, женщины решили не терять время зря и побежали к соседу –
Егору Кузьмичу. Они уговаривали его, торопили поскорей запрячь лошадь и отправиться на поиски… «Дак куда же ехать-то? Вы чо, бабы, рехнулись что ли совсем? Мало ли, загуляла молодёжь…» Однако, спор с разгорячёнными женщинами был бесполезен.

Погода к тому времени утихомирилась; широкие сани легко скользили по снежному насту дороги, которую ещё не успело замести. Смотрели во все глаза по сторонам и вскоре заметили два тёмных силуэта. Серёжка отбивался, махал руками, выл что-то нечленораздельное, но, увидев мать, моментально сник и покорно пошёл за ней. Ирину осторожно подняли, понесли на руках, положили на мягкий ворох душистого сена и укутали полушубком.

На следующее утро, молодой доктор – Олег Анатольевич Свирский, прибывший год назад из районной больницы на стажировку, осмотрел Ирину. Он хоть и определил ушиб и сотрясение головного мозга, не исключая, вдобавок, ещё и перелом двух-трёх рёбер, но всё-таки вселил робкую надежду на выздоровление. Более детальное обследование решили отложить, чтобы не нанести вред поездкой в районный центр по тряской ухабистой дороге.

Лежащий на столе тетрадный листок был аккуратно расчерчен на крупные клетки, где чётко указывалось время приёма лекарств, а таблетки разных форм и расцветок разложены по рюмочкам, чтобы педантичный Олег Анатольевич мог самолично проверить выполнение его назначений. «Важно доверять знаниям и следовать рекомендациям специалиста, а не заниматься самолечением!» – говорил он назидательным, но вполне доброжелательным, тоном.

– Как себя чувствует сегодня наша больная? – спросил он с порога, энергично потирая замёрзшие, красные от мороза, руки.
Зара заплакала.
– Плохо, не знаю, что и делать…просто беда какая-то навалилась, – не могу скормить ни одной таблетки. Вчера уговорила попить немного взвара и всё, а сегодня лежит бедняжка… ни рукой, ни ногой…

Олег Анатольевич подошёл к постели Ирины; осторожно притронувшись двумя пальцами к подбородку, повернул её голову поближе к свету: «Удар затылком, рваная рана на голени, с этим всё ясно, а вот этот огромный кровоподтёк на лице, откуда он? Не понимаю…»
Он сделал перевязку, померил температуру и прослушал лёгкие.
– Пока что никакого ухудшения состояния я не нахожу. Понаблюдаем ещё пару дней, потом будем приглашать врача из района, пусть решает…

В одну из самых первых, страшных ночей, когда Зара сидела у постели Ирины, со страхом и надеждой прислушиваясь к её дыханию, она вдруг сквозь стон услышала тихий шёпот: «За что… за что ты меня ударил? Боже мой, как больно… дышать не могу…» Зара встрепенулась, побежала за водой, в миске смочила холщёвую тряпочку и приложила ко лбу Ирины: «Тише, тише, девонька… всё образуется, поправишься, вот увидишь, мы с тобой ещё твоих деток будем ростить», приговаривала старуха, делая ударение на «О»; как ей казалось, это звучит правильно, а значит, всё так правильно и будет.

До поры до времени Зара решила хранить в тайне правду о том, что натворил Сергей, которую она ненароком услышала от Ирины. За такое могли и посадить, но какой с дурака спрос….«Это же надо, будь ты проклят, чтоб тебе пусто было,… мало того, что с мотоциклом, чёрт бы его побрал, не смог справиться, так ещё и девоньку ударил ни за что ни про что…» - вполголоса сыпала ругательствами старуха.

Синева за окном быстро сгущалась. Январские ночи казались нескончаемыми; трещали сильные крещенские морозы. «А как же раньше в такой холод лезли в прорубь? Ведь по молодости-то окунались с головой троекратно; скоренько перекрестившись, выскакивали из ледяной воды, как пробки. А потом – в баньку… Э-эх, прошли мои развесёлые времена!» – сокрушалась Зара, сожалея о скоротечно пролетевшей молодости; задёрнув шторки, пошла ставить чайник.

Не успела она зачерпнуть воды из ведра, как вдруг резкий, буквально оглушительный стук в оконное стекло заставил её вздрогнуть. Зара обернулась, попыталась сделать шаг, но тут же почувствовала, как от неожиданности и страха её слабое трепещущее сердце сковала острая гнетущая боль.

5.

Зара часто и шумно задышала, хлебнула воды из ковша и, придя в себя, пошла к окну:
– Кого это черти принесли? В дверях, что ли прохода нету, чтоб эдак-то в окно колотить?
Серёжка бился головой о раму и при этом стучал ладонью по стеклу. В его мычании не различалось ни слов, ни членораздельных звуков, только долгий протяжный вой. Прежде, беззаботного и счастливого в своей бестолковости, его как будто подменили. Измученного от невозможности понять, что происходит, жизнь загнала его в тупик. Ни один человек не смог бы ему помочь, подсказать, что выхода не существует, что тем, кому дан разум, обречены тащить на себе тяжкую ношу вопросов, сомнений, и бессилия, что-либо изменить...

Взбудораженная от испуга, что «проклятый дурак» вдребезги разобьёт окно, Зара метнулась к вешалке: набросила платок, накинула фуфайку, на ходу застёгивая пуговицы; кое-как попала ногами в валенки и выскочила на крыльцо.

Ирина проснулась от непонятного тревожного шума; позвала Зару, но никто не откликнулся. Потянувшись к стоящей рядом с кроватью табуретке, достала кружку, немного погрела в руках и отхлебнула глоток холодного чая. «Где же Зара? Куда она ушла в такую темень?» Тишина настораживала и пугала. Казалось, снаружи что-то происходит, но в окно было видно лишь бездонное, свободное от облаков, стылое небо, которое, несмотря на равнодушие, временно приютило у себя, вездесущую по ночам, луну. Напоминающая лужицу разлитого топлёного молока, она рассеивала холодный свет, проникая в окна домов.

Для лежащей в постели Ирины время сжалось и материализовалось в виде маленького игрушечного медвежонка. Он-то и был для неё живым и душевным собеседником. Она разговаривала с ним так, как это делает несчастный ребёнок. Надеясь на сочувствие и понимание, он наивно доверяет свои тайны и обиды, нашёптывая про них в ухо медведю; касаясь губами бардового шелковистого плюша, верит, что будет услышан и всё переменится к лучшему.

Представлялась встреча на вокзале… тот улыбающийся лейтенант бежал к ней с охапкой полевых цветов, подбрасывал их вверх и, падая, они щекотно касались лица, плеч, груди… Пахнущую ароматами лета, он обнимал её, нежно прижимал к себе, и она чувствовала у виска его неровное дыхание.

…Едва кукушка настенных часов прокуковала дважды, как за окном промелькнула чья-то тень. От предчувствия чего-то плохого Ирина сжалась в комок и натянула одеяло до подбородка, как будто это могло уберечь от дурных новостей.
Зара разделась, стряхнула с ног валенки. Стараясь издавать поменьше шума, сразу прошла на кухню. Дверца буфета жалостливо скрипнула, и Ирина услышала звук выдернутой пробки из бутылки. «Да неужели она решила подзаправиться, да ещё и посреди ночи? Совсем сошла с ума под старость лет…» – удивлялась Ирина. Самогонку гнали по всей деревне; в каждом доме всегда можно было разжиться спиртным; поменять бутылочку на продукты, заплатить за работу: наколотые дрова, заготовленное сено, да мало ли ещё за что; а уж отблагодарить за всякого рода помощь, которую не перечесть – обычное дело... Не возбранялось «принять на грудь» после баньки, а для поднятия настроения или лечения – разумелось само собой..

– Господи… господи, прости меня…господи! – послышалось сдавленное рыдание Зары.

От горечи и надрыва в голосе, доносящемся из кухни, у Ирины перехватило дыхание; она задрожала, напряглась, потом резко скинула одеяло и с огромным трудом села в постели. Голова кружилась, комната плыла перед глазами.
– Зара, Зарушка, что случилось? Где ты была, ночь же на дворе, боже мой... кто-то приходил? – громко спросила Ирина, потом замолкла на секунду-другую, прислушиваясь к тому, что происходило в кухне, – Иди сюда, расскажи мне…за что ты винишься перед богом…

По комнате постепенно распространился страх; в воздухе зависла гулкая тишина. «Ходики остановились, что ли?» - подумала она.

Прошла неделя. Ирина шла на поправку, а причиной этим радостным переменам, было нечто неожиданное. Накануне утром, не открывая глаз и умиротворённо вслушиваясь сквозь сон в завывание печки, она вдруг почувствовала у щеки что-то мокрое и сопящее. Если бы её спросили, словно маленького ребёнка, что бы она хотела получить в подарок от Деда Мороза, то, ни секунды не раздумывая, рассказала бы о своей давней, самой заветной мечте: «Щенка!» Всякие разговоры о том, чтобы в доме поселилась хоть какая-то кошка или псинка, пресекались Зарой, даже не начавшись. В детстве, её сильно покусала собака, у которой подозревали бешенство, но никто в точности этого не определил. От ран девчонка едва выжила, и с тех пор, ненависть к домашним животным оставалась в ней памятным, пережитым ужасом. Но любовь и жалость к Ирине пересилили давний страх.

Существо попыхтело, повертелось и устроилось на тёплом плече Ирины.
– Счастье-то какое! Этого не может быть… малёхонький какой, ладненький…а пузико такое тёплое, – восторгалась, глядя на Зару благодарными глазами, новая хозяйка щенка.
– Попробуй только не встать! Теперь у тебя забот – полон рот… давай-ка пойди, молока ему налей… чай проголодался, – широко улыбаясь остатками потемневших неровных зубов, сказала Зара.

Рыжего, с чёрными подпалинами кобелька, от разродившейся пару месяцев назад соседской дворняжки, назвали Таврик. Как-то вот так получилось – Таврик и всё! На это звучное ласковое имя он начал откликаться сразу; смешно крутил головой, фыркал и втягивал носом воздух, стараясь уловить правильное направление, откуда пахло едой. С появлением Таврика, в доме и впрямь стало светлее и радостней от его щенячьего визга.

Говорят, «пришла беда, открывай ворота», но на сей раз, к счастью,– всё случилось, наоборот: к одному душевному событию – появлению нового члена семьи – притянулось другое. И как бы было здорово, если бы цепочка эта не прерывалась! Но жизнь прожить – не поле перейти: время от времени она испытывает человека на прочность, – то закрутит на резких поворотах, то подбросит на колдобинах, а то и поставит у края пропасти, чтобы стряхнул он с себя самодовольство и гордыню: «вот и выживай, коль сможешь!»

Авдотья, ещё на крыльце взялась за веник, чтобы обмести валенки от снега и громко известила о своём приходе:
– Иринка, Зара! Вы дома чо ли? Принимайте гостью издалёка…
Таврик сразу почувствовал чужих. Он подпрыгнул и, неуклюже припадая на передние лапы, затявкал, готовый к отражению невидимого противника.

Раскрасневшаяся с мороза, оттянув шаль от шеи, Адотья расстегнула шубейку и поставила сумку с остатками не проданных семечек на полку под вешалкой.

– Вот уже…малое, ну и чудушко-юдошко вы себе завели, от горшка два вершка, а туда же – охранять… – добродушно засмеялась она, – А я прямо с вокзала. Иришка, слышь, у меня для тебя весточка есть, пляши-ка давай, а то не получишь…

Зара и Ирина засуетились, пригласили гостью раздеться, отдышаться и пожаловать к столу. Дело шло к обеду. Тут же на столе появился чугунок с картошкой да белыми грибочками, жареными с луком и томлёными в сметане; квашеная капуста, испечённый с утречка хлеб, оладьи горкой и земляничное варенье… Чайник пыхтел на плите, а из маленького заварника, шёл такой духмяный запах от сбора из черносмородинового листа, малины и мяты, что так и хотелось прежде обеда хлебнуть несколько глоточков ароматного чая.

– Ну, давай, Авдотья Степановна, рассказывай скорей, не томи…

6.

– От, какие вы скорые! Дайте, хоть с мороза отойти... автобус ждала минут сорок, да ехала с полчаса, пока до вас добралась, – не торопясь, начала издалека Авдотья. – Смотрю я, хорошо вы кушаете, богато…иль нынче праздник какой?

– Ой, не смеши… или не помнишь, сколько в прошлом годе грибов было? Видимо-невидимо, знай только, набирай! Вон, сосед наш, Кузьмич, их мешками возил. Мы с Иришкой пару раз сходили и собрали, почти три ведра и всё белые, белые… и насушили и замариновали… Вот, теперь, как нашли. А в июне урожайный месяц на землянику был… варенья закатали несколько литровых банок, – рассказывала про заготовки Зара. – Да ещё и коровушку нашу Зорьку, отдали по осени молодым соседям Ивану и Насте, что через дорогу от нас живут. У меня-то уже сил нету за ней ходить, а так, по договорённости, они нам молока, творожка, масла приносят, а если свинью заколют, то нам и мясо перепадает… опять же носки вяжем, Иришка, сама знаешь, на вокзале приторговывает. Как-то с заведующей сельмагом разговаривала, так она сказала, что Нюрка Сковородина – продавщица, скоро в декрет пойдёт, вот и пообещала Иришку взять на её место, так и живём - не пропадём…

– Да уж, домовитые, справные вы, бабы, ничего не скажешь! Кому-то повезёт с такой женой, как Иришка – прямо как нарочно тянула время Авдотья.
– Авдотья, ты угощайся, кушай, чай пей, да про новость, что хотела рассказать, не забывай. Если бы что-то не важное, так тебя бы ни в жисть, никаким калачом к нам не заманить, – теряла терпение Ирина, а у самой сердечко аж подпрыгивало внутри: очень хотелось от лейтенанта весточку получить.

– Ну, так вот, – деловито начала гостья, – сижу я сегодня, как обычно, пассажирский встречаю; вскорости он прибыл, народ повалил на платформу и тут, сразу же напротив наших с тобой «торговых точек», – ящиков, стало быть, появляется знакомое лицо… Солдатик твой!
– Да не солдат он, а лейтенант, неужто не видала у него звёздочки на погонах… – немного смущаясь, поправила рассказчицу Ирина.
– А мне какая разница? Военный, он и есть военный, ну там солдат иль лейтенант, я в их чинах не разбираюсь… слушай дальше, а лучше, плесни-ка мне ещё полстаканчика для сугрева, промёрзла я… В общем, смотрю, крутит он головой, тебя, видать, ищет… Подошёл ко мне и спрашивает так, вежливо:

– А не подскажете ли, добрая женщина, где та девушка, которая здесь горячей картошечкой, да сальцем торговала?

– Я назвалась, как положено, ну… чтоб познакомиться и после, рассказала про тебя. Говорю, – «приболела наша Иринушка, уж две недели, как из дому не выходит, может передать что от Вас?» Погрустнел он как-то сразу и стал себя по карманам хлопать, ручку искать, чтобы, значит, тебе записку написать, а я говорю: «Дак Вы на словах скажите, что хотели, а я поеду её проведывать и всё, как есть, передам, слово в слово, не сомневайтесь…». Тут он заулыбался, Константином представился и сказал, что через две недели снова будет проездом через нашу «Поспелиху»… вроде как командировка у него опять намечается и что будет очень рад, если тебя увидит…Так что вот, девушка, поправляйся, как следует, и прямиком – на вокзал, на свидание…Ох, видать влюбился он в тебя, чувствует, моё сердце, ох, чувствует…– закончила свой монолог Авдотья, намазывая вареньем, очередной блинчик.

– Ну, уж скажешь, тоже… влюбился…– старалась скрыть волнение Ирина; тут же спохватилась, собрала тарелки, вилки и пошла на кухню.
– Сейчас чашки с блюдцами и чайник принесу … ты же не торопишься, Авдотья?
– А куда мне торопиться? Что у меня семеро по лавкам, что ли? Давно уж все детки выросли, да разлетелись.

Ирина сложила посуду в таз, налила воды в кастрюлю и поставила греть на плиту, чтобы потом помыть всё, как следует, горячей водой.
– Слышишь, Зара, а что у вас говорят про пропажу Серёжки? Есть хоть какие новости-то? Вся округа гудит, сплетни ходят… рассказывают, что даже с района приезжали с собаками искали… – приглушённым голосом спросила Авдотья.

Ирина услышала только конец странной фразы «… приезжали, с собаками искали» и, прихватив чайник с чашками, поспешила в комнату:
– Это ты о чём говоришь? Кого искали с собаками?

Зара и гостья переглянулись. По всему было видно, что Авдотья не хотела говорить об этом при Ирине, как-то уж совсем грешно было сто раз мусолить случившееся. Новость о пропаже Сергея Дерябина до вокзального люда дошла быстро. Говорили разное, но никто в точности не знал, что произошло: ушёл вечером из дома, не сказав матери ни слова, и пропал. Куда делся, не понятно, как сквозь землю провалился…

– Да тут такое дело… я думала вы знаете, – оправдывалась Авдотья, отодвигая от себя чашку. – Все же вокруг только и судачат: «Серёжка пропал… сгинул, бедняга», Афанасьевна вон, слышали, уж вторую неделю пьёт без просыпу. Хоть и дурачком был, а всё-таки жалко, сынок-то родной…

– Как… как это, пропал? – всполошилась Ирина, – Куда пропал? Зара, почему ты…да что же это…как ты про такое могла смолчать?
– Чего ты кричишь? Ну, да… пропал, искали всю неделю, даже солдат, говорят, привозили, целую машину…без толку – занервничала Зара. Она вытерла испарину со лба и приложила ладонь к груди, – А что тебе говорить? Ты сама-то в ту ночь чуть ли не на ладан дышала… вспомни, он же, гадёныш, покалечил тебя…

Авдотья уже пожалела, что завела этот разговор. Доходили слухи, что не просто так Серёжка пропал, а убили его, правда, тело не нашли. Опрос людей, кто - что видел, что знает, участковый проводил по всей округе: предполагали и то что, может быть, уехал куда-нибудь на случайной попутке, по радио оповещали даже. Словом, пропал человек ни сном, ни духом.

– Ладно, пойду я, а то скоро темнеть начнёт, не выберешься…– вздохнула расстроенная Авдотья. Не ожидала она, что попадёт впросак, рассказывая о такой страшной новости про Сергея, всё-таки похожих случаев, чтоб кто-то из деревенских исчезал насовсем, она отродясь не слышала.

Вечером Зара слегла с сердцем. Ирина ходила взад вперёд по комнате, считая правильным, что надо бы сбегать за Олегом Анатольевичем, чтобы послушал её, лекарства какие прописал, но Зара даже слышать ничего не хотела. «Боже мой, в доме из сердечных только валерьянка и больше ничего, вот и лечись, как хочешь и не помирай» – лихорадочно думала она, соображая, что же делать.

Старушечье лицо разом потеряло живость, глаза потускнели, но больше всего заботило то, что Зара не хотела разговаривать: лежала на кровати без движения, сложив на груди, жилистые натруженные руки; глядя на неё, так и лезла в голову навязчивая мысль, – «краше в гроб кладут». Казалось, что жизнь вокруг постепенно затихает: в печке догорали дрова, гири у ходиков никто не подтягивал, и даже Таврик, – весёлый, игривый щенок, раньше мельтешил перед глазами, носился туда-сюда, пугая всех, что того и гляди попадёт под ноги, а тут притих, затаился и лежал у себя в коробке, не поднимая головы.

Сон не приходил. Ирина силилась вспомнить подробности той смутной ночи, когда сквозь неясное сознание ей слышался какой-то тревожный шум, вроде как стук в окно, подумала тогда, «может Афанасьевна пришла бутылку самогонки одолжить», потом почему-то Зара ушла и так и не появилась до двух часов ночи… А чем объяснить её рыдание? Что же случилось в ту ночь, ведь именно тогда-то и пропал Серёжка... – бесконечно задавала себе вопросы Ирина, мучаясь до самого утра: очень хотелось получить правдивые ответы, но, на самом деле, было бы лучше их не знать…

Продолжение следует