Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные, страстные речи,
Взгляды, так жадно и нежно ловимые,
Первая встреча, последняя встреча,
Тихого голоса звуки любимые.
(И. Тургенев)

Октябрьским утром 185... года старый граф Андрей Чудиновский отправился в путь из своего имения Липовка в Москву, уступая настойчивым просьбам младшего брата Николая наведаться в гости.

«Полно жить тебе анахоретом, и Лизанька с Сашей все о тебе справляются, так приезжай, отдохни от уединения своего...»

Чудиновский уже перешагнул шестидесятилетний рубеж, но до сих пор сохранял военную выправку: сухощавый, с резким лицом и морозным отсветом стали гусарского клинка в светлых глазах. На его правом виске был заметен рубец старой раны, полученной в лихом сражении у Лубино в далеком и грозном 1812. У смерти вышла промашка. Чудиновский позже смеялся, говоря:

«Смерть поцеловала меня и сочла негодным».

Утро выдалось туманным и промозглым, багровый шар неохотно встающего солнца едва проглядывал сквозь серую пелену. Туман моросью оседал на стеклах, и вот уже первые капли зашлепали по крыше кареты. В такое утро лучше сидеть у камина; так нет же — понадобилось ему пускаться в дорогу. Граф потянулся к потрепанному дорожному сундучку, стоявшему на сидении напротив: решив принять приглашение брата, он взял с собой в дорогу несколько книг.

В тот миг, когда он открыл крышку, карету резко качнуло на колдобине, сундучок упал на пол и перевернулся. Чудиновский наклонился чтобы собрать книги и замер, увидев сложенные вчетверо плотные, пожелтевшие от времени листы, перевязанные выцветшей узкой лентой.

Это что еще такое? В вечернем сумраке библиотеки он не заметил на дне сундука никакого свертка. Чудиновский поднял сверток, сорвал ленточку и развернул листы. Ему на колени выпала эмалевая миниатюра, на которой была изображена девушка с каштановыми локонами и черными живыми глазами.

Долли. Долли Воронина. Чудиновский посмотрел на подрагивающие в его руках листы, уже зная, что это: конечно же, те самые романсы. Листы с тихим шелестом рассыпались по полу. Он не обратил на это внимания, незряче касаясь кончиками пальцев прохладной эмали.

Короткий и страстный роман, огненной кометой прочертивший его молодость. Непрошенные, спрятанные глубоко внутри воспоминания вихрем закружились вокруг него, подобно этим листами со старыми романсами, подобно мерзлым листьям, который злой северный ветер кидал под ноги лошадям. Исчезло все - стенки кареты, голые поля за окнами... Господи, сколько же лет прошло?

…Андрей Чудиновский с другом и сослуживцем, Александом Бекетовым, приехал в Москву из Санкт-Петербурга в канун нового 1811 года. Бекетов — чтобы навестить тетушек, а Чудиновский решил провести несколько дней в Москве, прежде чем отправиться в Липовку, к родителям. Два двадцатилетних оболтуса, оба только что произведенные в чин поручиков, с самонадеянностью молодости считающих себя прожженными циниками и заправскими сердцеедами. Друзья были просто обязаны держать фасон: как же, они прибыли из чопорной столицы в безалаберную Москву и с легкой надменностью взирали на ее кривые улочки, обилие нищих на папертях и громогласных торговок.

На Святках главнокомандующий Гудович давал бал-маскарад. Разумеется, два бравых гусарских офицера стали предметом пристального внимания девиц на выданье, а также их предприимчивых маменек. Оба раздулись от гордости и собственной значимости, наверняка походя в тот момент на индюков.

Чудиновский сразу заприметил изящную невысокую девушку в костюме персидской княжны, которая легко и грациозно плыла в вальсе с кавалергардским ротмистром в белом мундире. Из созерцания его вывел друг Сашка, который насмешливо сказал:

— Рот закрой, ворона залетит.

Чудиновский встрепенулся и удивленно уставился на друга:

— Неужто ты знаешь это волшебное создание?

— Кого, ротмистра? — фыркнул Бекетов. — Знаю, Владимир Арсеньев…

— Болван!

— Ну, не сердись. Дарья Воронина, Долли, моя кузина. Признаю, она прелестна, но увы… Должен предупредить тебя, друг мой, она обожает кружить головы, а после оставлять в дураках.

И вероломный Бекетов тут же отправился раскланиваться с остальной своей московской родней, оставив Чудиновского действовать на свой страх и риск. Когда это того смущали чьи бы то ни было предупреждения? И Чудиновскому повезло — он смог получить согласие Долли на следующий тур вальса.

Кружась в танце, он осторожно сжимал ее тонкие пальчики своими, и его сердце сладко замирало. Черные глаза девушки смотрели со странной смесью лукавства и затаенной грусти, вуаль скрывала черты ее лица, порождая еще больший интерес молодого поручика. Предполагалось вести светскую беседу, но вся непринужденность Чудиновского куда-то пропала. Долли задала несколько вопросов, на которые получила весьма односложные ответы, затем поинтересовалась как он находит Москву. Андрей неудачно сострил и смутился, но она рассмеялась. И ее смех довершил разгром бастиона под названием Андрей Чудиновский: утомленный жизнью ловелас исчез, уступил место влюбленному мальчишке. Непонятная робость сковывала его, и он с крайним неудовольствием и досадой подумал, что вместо прекрасного собеседника, кем он всегда был в глазах дам, бедная Долли видит перед собой надутого и скучного субъекта.

По мнению Чудиновского, вальс закончился чересчур быстро, и Долли упорхнула, оставив его в самых смятенных чувствах. Следующий танец вновь был за Арсеньевым; Чудиновский начинал уже тихо ненавидеть ротмистра, чуя в нем соперника. Он хмурым взглядом проводил удаляющуюся в стремительной мазурке пару и отправился разыскивать Бекетова.

— О, какой мрачный вид! — заявил тот без малейшего сочувствия разглядывая друга: — Что, моя драгоценная кузина уже продемонстрировала тебе свой нрав?

— Твоя кузина — сущий ангел. А вот ты…

— Кажется, дело плохо, — продолжал смеяться безжалостный Сашка.

— Александр!

Бекетов посерьезнел.

— Так ты совсем голову потерял. Не ожидал. Впрочем — могу устроить, чтобы нас пригласили к Ворониным на обед. У них славно…

…На лице Чудиновского мелькнула тень улыбки. Он и сам от себя не ожидал. И для того, чтобы потерять голову, ему понадобилось совсем немного. Да… Конечно, Бекетов все устроил, и Чудиновский сделался вхож в дом Ворониных. Долли благосклонно принимала его, во взгляде же ее отца, графа Михайлы Воронина, поручику виделось сомнение. Андрей понимал природу этого сомнения: он происходил из знатного, но обедневшего рода. Однако Воронин не препятствовал визитам.

Прежде Чудиновский считал, что такое случается лишь в сентиментальных романах, которыми зачитывались юные девицы: влюбиться в первый миг, обменявшись парой фраз, даже толком не разглядев лица. Влюбиться в мерцающие черные глаза, а пуще того — в чарующий голос. Когда Долли пела, ее голос, негромкий, с низким бархатистым тембром, проникал ему в самую душу.

Незаметно подошел день, когда друзья должны были отправиться в Санкт-Петербург, но при первой возможности Андрей наведывался к Ворониным. И были письма. Он все явственней осознавал глубину своего «падения», как в шутку называл происходящее Бекетов, продолжавший стращать его разбитыми сердцами отвергнутых поклонников кузины. Однако Андрей не отвечал на его насмешки, предпочитая лишь улыбаться: он был уверен, что его чувство взаимно.

Времена, между тем, наступали беспокойные: сгущалось предгрозовое напряжение близящейся войны, хотя стороны, как водится, уверяли друг друга в нерушимости мирного договора. Полк Чудиновского готовился выступить к Смоленску и всем офицерам было предписано вернуться в казармы. На пути из Липовки Андрей заехал в Москву, чтобы попрощаться с Долли.

— Храни вас Господь, Андрей Константинович, — девушка, глядя с нежностью и печалью, перекрестила его, затем протянула перевязанный ленточкой сверток.

В свертке были ноты к романсам, которыми он заслушивался, и эмалевая миниатюра с ее портретом.

...Полная луна майской ночи, одуряющий запах жасмина, стрекот сверчка. Лицо Долли, ее темные локоны, рассыпавшиеся по плечами… Как будто вчера. Тогда Андрей еще не знал, что эта встреча с Долли станет последней.

Менее чем через месяц Наполеон форсировал Неман. Затем были недели горького отступления и отчаянная рубка у Лубино. Пуля чиркнула Андрея по виску, и он свалился под ноги Орлику. Пытался подняться и снова падал. Осатаневший конь никого не подпускал к нему, лягаясь и мотая оскаленной мордой, пока не был застрелен каким-то французом. Плен, побег — неудачный, и второй, приведший его к генералу Сеславину. Рейд по французским тылам, Березина, Париж. Бесчисленные сражения, навеки оставшиеся в пороховом дыму друзья... А про него смерть и в самом деле забыла: из всех схваток он выходил невредимым, точно заговоренный.

Он вернулся домой лишь в 1815. Едва вырвавшись из объятий родных, бросился в Москву, к Ворониным. Письма к Долли, отсылаемые с любой оказией, остались без ответа, и тревога снедала его. Вопреки опасениям, дом уцелел, однако на нем, как и на чрезмерно разросшемся саде лежал отпечаток запустения.

Старый камердинер, не выказывая удивления, провел Чудиновского в гостиную. Михайла Воронин при виде гостя всплеснул руками и переменился в лице, бормоча приветствие. А Чудиновский напряженно прислушивался, ожидая, что дверь отворится и войдет Долли. Но она все не шла. Ее отец отводил глаза, многословно и витиевато поздравляя со славной победой. И как бы между делом упомянул об устройстве судьбы Долли.

— Вас долгое время считали погибшим. Сердце моей дочери было разбито. Она… была больна. Мы опасались за саму ее жизнь.

- Я писал...

- Да-да, - закивал Воронин. - Обождите.

Он вышел из гостиной и вскоре вернулся, держа в руках пачку нераспечатанных писем.

- Ваши письма запоздали. Нашествие мы пережили в имении. Когда же стало возможно вернуться в Москву, Долли была уже помолвлена. И я не счел разумным смущать ее душу.

- И кто же... избранник? - глухо промолвил Андрей, машинально беря пачку.

- Должно быть, он знаком вам — граф Владимир Арсеньев, - сказал Воронин и вдруг взглянул на оцепеневшего Андрея в упор: - По Божьей милости, ныне моя дочь счастлива. Прошу вас, Андрей Константинович, не тревожьте ее…

…Чудиновский нахмурился. Воспоминания оказались яркими, осязаемыми. Ненужно яркими, почти до боли. Он посмотрел в окно кареты. Дождь перешел в снег, тонким белым покрывалом ложащийся на поля, на бесконечный тракт.

«Точно саван», — передернул плечами старый граф.

Он перевел взгляд на валяющиеся на полу кареты книги; наугад подобрал одну из них. Путь до Москвы не близок, надо чем-то развеять дорожную скуку.