***

Я вышел из хижины. Начало смеркаться. Тишина стала ещё глубже и напряжённее. Пауль сидел в лодке, вставляя в уключины вёсла.

- Послушай, Пауль, - сказал я, подойдя к самой кромке тёмно-серебристой воды, - может быть, утром отправимся? Скоро ночь.

- Не пойму я тебя. - Пауль укоризненно покачал головой. - То ты торопишься, как будто без тебя этот Осло сгорит или под землю провалится, то вдруг передумываешь. Неустойчивый ты, нет в тебе цельности, твёрдой воли и разумных желаний. Как травинка на ветру, ей богу. Не дури, забирайся в лодку. Вот, на дне, шест лежит. Возьми его и оттолкнись от берега. А темноты не бойся. Тучи уже расползаются по своим берлогам. Полнолуние сегодня, так что фонарь нам обеспечен.

Я оттолкнул лодку и сел на корме, лицом к Паулю, мерно, неспешно машущему вёслами.

Какое-то время мы плыли молча. Я любовался умелыми, лёгкими движениями рыбака, заставлявшими лодку скользить ровно и удивительно быстро, а он с мечтательной улыбкой глядел на меня. И я подумал: «Вот человек, встроенный в родную стихию. Он не борется с нею, не подчиняется её капризам, а живёт просто и без сомнений как неотъемлемая часть природы, не знающей ни электричества, ни политических баталий, ни новостей - всего того, что радужными мыльными пузырями привлекают таких, как я. Он и его прапрадед, конечно, правы, называя меня глупым птенцом, дитятей, очарованным красивыми картинками. А если стереть эти картинки - что останется? Пустота бумаги или чернота погасшего экрана. Виртуальная красота, виртуальная жизнь. Чему научила меня эта нарисованная цивилизация? Тому, что электроны заставляют лампочки гореть, а роторы двигателей - вращаться... Электроны развлекают нас, скучающих от безделья, приносят нам неплохие доходы, перебрасывают нас на большие расстояния оттуда, где мы оставляем надежду на любовь, туда, где ждут нас новые миражи. Мы дети и рабы электронов. Кто-то в этом пёстром, красочном потоке находит своё счастье и уверен, что это навсегда. Но как часто случается, что возбуждённые электроны замирают, картинка бледнеет, гаснет - и там, где ослепительно сверкала удача, зияет тёмный силуэт тоски. Что остаётся такому бедолаге, потерявшему иллюзию? Вновь возбудить электроны в надежде, что новая картинка будет больше похожа на действительность.

А если завтра электроны остановятся? Что будет? Ничего хорошего: люди ослепнут, оглохнут, светлый город погрузится в непроглядное уныние, утонет в чёрном океане страха. Куда мне тогда деваться? Кто спасёт меня от отчаяния? Просить помощи у Свена? Нет, я больше не буду навязываться ему. Скорее всего, он не любит меня и только играет роль младшего брата, как и я играю в сценках заботы и радости. А даже если и любит - нужен ли я ему такой двуличный, самому себе неприятный...

О Боже! Я же совершенно один! На земле столько миллиардов человек, а я один... Есть пара-тройка приятелей, и, возможно, я кажусь им настоящим другом, но они заблуждаются на мой счёт: они мне безразличны, я ничем не помогу им, не порадую их... Машина, в которую превратили меня электроны, не приносит радости. Я и себе-то не стремлюсь помочь. Просто разглядываю картинки, нарисованные даже не мною...»

Эти мои раздумья прервал голос Пауля:

- Вижу, что глубоко заглянул ты в своё нутро, Симон. Смотри не утони в печали. А то придётся вытаскивать тебя за волосы.

Я не мог разглядеть его лицо - совсем стемнело, - но я видел его светлую улыбку.

- Да, ты прав, я побывал на самом дне, никогда раньше не погружался в эти потёмки.

- И тебе не по нраву пришлось то, что ты там разглядел.

- Именно так. Я почувствовал себя крошечной мушкой, на которую хлынул поток кровожадных электронов.

- Что это за звери такие?

- Есть в городе такие звери. Они невидимы, но именно они заменяют нам всё, и разум, и зрение, и веру в будущее.

- И любовь?

- Многим из нас - и любовь.

- Значит, эти самые электроны питаются вашими душами. Это плохо, Симон. Ты человек, а какие-то невидимые твари используют тебя, как синицы - кормушку моей Сары, жены то бишь. Любит она кормить птичек, я ей красивую кормушку на Рыжей Поляне смастерил.

Я протёр кулаками сочащиеся слезами глаза.

- Вот смотрю я на вас с Натанаэлем и вижу воплощённую в ваших телах и душах уверенность в любви, в свете, в будущем. Вам и день в радость, и ночи вы не боитесь. Такое впечатление, что вы никогда не сожалеете об упущенных возможностях, не спотыкаетесь о невозможные мечты. Вы - сама простота. А я...

- Уверенность, говоришь? Есть такое. Скорее, не уверенность, а задушенный в зародыше страх перед неизбежным. Мы же не знаем, где упадём, поэтому глупо было бы сокрушаться о том, чего мы не знаем. Вот, например, Натанаэль. Сто раз мог бы умереть - а ведь живёт себе. Думаю, и меня переживёт, старый пень. А почему так? Наверное, потому что любит он жизнь больше всего на свете. Нет, не просто себя в жизни этой, а саму жизнь, то есть божью мудрость, воплощённую в нашем бытии. Как можно сожалеть о том, чтО любишь? А упущенные возможности... Что это такое, если не шаги к будущим возможностям? А их, этих возможностей, столько вокруг и впереди, что всех их не примерить на себя. Какие-то и упускать приходится, выбирать то, что ближе к сердцу. Но вот что я тебе скажу: самое главное - выбирать по любви. Например, пошёл ты лес за черникой. Или земляникой. Мелкую ягоду сам ешь, а ту, что посочнее да послаще, жене, или другу, или детям своим откладываешь. И так во всём. Это ли не счастье?

- Я никогда так не делал.

- Ничего, придёт время - и тебя обнимет это блаженство, уготованное всем, кто любит.

- Смотри, Пауль, что там чернеет впереди? Неужели мы так быстро доплыли до берега?
Пауль даже не оглянулся. Над горизонтом повисла луна, отражаясь не только в тёмной глади озера, но и в глазах рыбака, спокойных и уже лишённых той недоверчивой настороженности, что мерцала в них, когда он открыл дверь изнурённому дальней дорогой горожанину.

- Это остров Дубовый.

- Какой ещё остров? Не видел я никаких островов, когда вышел к озеру.

- Дубовый, тебе говорят. Обычный остров. На нём живёт Яна. Ей давно перевалило за сто, а она всё молодится. Воспитывает детишек. Случается нам найти в лесу заблудившегося ребёнка. Или осиротеет кто. Так этих несчастных мы отправляем к Яне. Многих уже выходила. Сейчас у неё пятеро сорванцов и две премиленькие девчушки. Вот только ей уже трудновато справляться с такой оравой. Мы с Натанаэлем подумываем, не взять ли одну девочку, в Рыжую Долину, моей Саре. Вместо почившей Марты. Любит она деток, жёнка моя.

Лодка врезалась в песок.

- Сними башмаки, закатай штанины, - велел Пауль, а сам как был обутым, прыгнул в воду. - Я люблю озеро, - пояснил он. - Намокнуть для меня - в удовольствие.

Я выбрался на берег. Огляделся. Остров был покрыт редким дубовым лесом. Чуть поодаль светилось окошко. Пахло дымом и жареным луком.

Я обулся, и мы пошли к дому.

- Яна, отпирай! - крикнул Пауль.

Дверь распахнулась, и нас обдал жёлтый свет, мутный от густого пара, вырвавшегося наружу. На пороге стояла полная женщина в сером платье с ярко-красным передником. На вид ей было не больше шестидесяти. Она приветливо нам улыбнулась и, не говоря ни слова, сделала широкий жест обеими руками: входите, мол, гости дорогие.

Мы вошли. Сеней в доме не было - лишь одна просторная комната, жарко натопленная и скупо освещённая тремя свечами, стоящими на большом круглом столе в перекошенном медном подсвечнике.

Мы с Паулем сели за стол.

- Я тут деток мою, - сказала хозяйка. - Вот, последние остались, Йорген и Якоб.

В углу, перед печкой, стояло большое корыто, из которого торчали две хорошенькие головки. Одному мальчику было около семи, другому - не то десять, не то двенадцать. Они с любопытством разглядывали меня. Остальные дети, чистые, розовощёкие, в льняных рубахах до пят, сидели на лавке вдоль противоположной стены. Они тоже уставились на меня, но без страха и недоверия, а с затаённой надеждой.

- Прости, - обратился Пауль к хозяйке, - в этот раз я ничего вам не привёз, не затем в путь отправился. Но ничего. В новолуние свадьба у меня в доме, привезу полную лодку гостинцев.

- Свадьба? - Яна, нагнувшаяся было над сидящими в корыте детьми, резко выпрямилась. - Какая ещё свадьба? Твои же все пристроены.

- Как это все? А Натанаэль?

- Да что ты? - Яна всплеснула руками. - Надо же, бес в ребро, стало быть, и уже не первый.

- Сто первый, не иначе! - засмеялся Пауль.

- И кто та счастливица?

- Магдаленка наша, вертихвосточка.

- Ну и ну! - Яна принялась натирать мочалкой одного из мальчишек. - Не иначе, небеса шепнули ей приворотные словечки. Ох, и намается она с этим старым пнём!

- Это почему же?

- Да он же, прости, Господи, ненасытный кобель. Приплыл как-то сюда пару месяцев назад - и ну передо мною петухом плясать. Худющий, голый, срамота! Я ему говорю: ты бы хоть детишек невинных постеснялся. А он мне: мы с тобою стократ невиннее этих баловников. Так и сказал, старый развратник. Поедем, мол, на Сосновый остров, на закат смотреть. Дюже красивый закат сегодня будет. В одиночку такое зрелище, дескать, никак нельзя созерцать.

- Ну, а ты?

- Что я? Села к нему в лодку - и на Сосновый, смотреть на закат. Только я этого заката так и не увидела - скорее, рассвет во мне зажёгся, да такой яркий, что я чуть не ослепла. А потом ещё один, и ещё... Ох, и откуда силы в этом доходяге! Намается Магдаленка с ним, ей богу намается!

- А ты никак завидуешь?

- Да ты что! И не думаю. Он ведь не перестанет приглашать меня закаты созерцать. Я его как облупленного знаю. Ему жены мало будет. А я ему нравлюсь. Пусть потешится на старости лет в объятиях Магдаленки. А мне и без него забот полон рот. Так что никакой зависти на сердце моём нет - одна только радость. Так и передай ему: рада, мол, за тебя Яна. Желает тебе счастья до глубокой старости.

Хозяйка велела мальчикам подняться и выйти из корыта, вытерла их большим полотенцем и дала каждому по длинной рубахе. Один из них, старший, был светловолосым, худеньким, словно прозрачным, большеглазым и лопоухим. Одевшись, он тут же подошёл ко мне и обеими руками ухватился за запястье моей правой руки.

- Это Якоб, - пояснила Яна. - Он тебя признал. Теперь от тебя не отойдёт. А уезжать будешь - разревётся. Его Юхан в лесу нашёл. Едва живого. Заблудился, сердешный. Молчит всё время. Вишь, какие у него глаза? В них только печаль и осталась. Пусто у него на душе. Больно ему, тоскливо, даже игры с детьми не радуют. И чужаков сторонится. А тебя, надо ж, признал!
Я погладил мальчика по голове, по мокрым соломенно-жёлтым волосам. В самом деле, в его больших глазах, неотрывно следящих за каждым моим движением, было столько грусти, что у меня в горле застрял комок. Его лицо показалось мне знакомым.

- Ну, как поживаешь? - спросил я его, не зная, что сказать. Не привык я общаться с детьми, всегда терялся, когда приходилось иметь с ними дело. Они казались мне пришельцами с далёкой планеты. Не задумывался я о том, что та планета и мне родная, что и я когда-то был её маленьким обитателем. Был, да напрочь всё забыл.

Якоб ничего мне не ответил - только прижался ко мне. И я сделал единственное, что подсказало мне сердце - поднял его, лёгкого, как букетик ландышей, и посадил себе на колени. У меня болели ноги, но я решил потерпеть, ведь мальчику так понравилось то, что я сделал! Он взглянул на меня с благодарной улыбкой, а я рассмеялся и прижал его голову к своей груди.

- Ну, нам пора, - сказал Пауль, поднимаясь на ноги. - Пойдём, пожалуй, Симон. - И он направился к двери. - Пока, дети! В следующий раз встречайте меня на берегу, будете подарки разгружать.

Я встал и хотел было поставить Якоба на пол, но он обнял меня за шею и так крепко сцепил пальцы, что я безуспешно пытался отодрать от себя это прилипчивое существо.

- Ну же, Якоб, мне пора уходить, - бормотал я, не зная, что мне делать. - Пусти меня.

- Ты мой, - прошептал мальчик.

Яна, подоспевшая ко мне, чтобы помочь отделаться от мальчишки, охнула от удивления.

- Надо же, первый раз слышу голосок этого молчуна! Что он сказал, ты не расслышал случайно?

- Он сказал: «ты мой».

- Вот, значит, как! Это неспроста. Небеса приклеили его к тебе, теперь только они и могут отодрать вас друг от друга. Смирись, Симон, не противься судьбе. Грех это.

- Но как же мне в Осло с этим парнем ехать! - воскликнул я.

Это было уже слишком! Щенка подобрать бездомного или кошку - дело хлопотное и всё же допустимое, хотя бы теоретически. Но взять ребёнка - это не только не входило в мои планы, но казалось вовсе немыслимым! Что мне с ним делать? Это же человек, кошачьим кормом тут не обойдёшься. Когда мы только сошлись с Корой, я прочитал книжку о воспитании детей - и испугался: чего там только не было! Педагогика, терпение, порванная обновка, испорченная мебель, школа, учителя, плохие оценки, ангины, разбитые носы, сомнительные компании, первые влюблённости и прочие подростковые глупости... Стоило мне представить себе всё это, как у меня начинала кружиться голова.

Нет уж, увольте, одно дело - сострадание к сироте, а другое - взятая на себя ответственность и бесконечные трудности, трудности, трудности...

- Знаешь что Симон, - послышался сквозь туман моих испуганных мыслей добродушный голос хозяйки, - взял бы ты его. Хороший он, послушный, ест немного, самостоятельный, ухода особого не требует. Прикипел он к тебе. Плохо ему будет, если ты его покинешь. Боюсь, совсем угаснет.

- Но...

- Бери, сынок, бери! - усыпляя меня сладким голосом, Яна мягко, но настойчиво вела меня к двери, за порог, по тропе, ведущей к озеру...

Очнулся я уже в лодке. Пауль грёб, а на моих коленях сидел укутанный в одеяло мальчик, всё ещё обнимающий меня за шею.

- Я знал, что ты хороший человек, - нарушил молчание Пауль. - А сам ты этого не знал, поэтому ты такой несчастный и потерянный. Но теперь у тебя появился маленький учитель. Радоваться надо, а ты как в воду опущенный. Да забудь ты свои городские страхи! Встряхнись, дружище! Готовься к настоящей жизни!

***

Наконец Якоб разомкнул объятия и взглянул на меня.

- Ты мой, - сказал он и заёрзал, удобнее устраиваясь у меня на коленях. Прислонившись спиной к моей груди, он затих, будто заснул, и стал таким мягким и незаметным, словно превратился в плюшевого медвежонка.

- Да, я твой, - только и сумел произнести я сквозь слёзы.

- Вижу, у тебя нет своих детей, - сказал Пауль.

Я покачал головой.

- И жены нет?

- Была.

- Умерла?

- Ушла.

- Значит, и не было её. Ещё один сон городского птенчика. Жена не уходит от мужа, муж не бросает жену. Это навсегда. Пока смерть не наведается в их дом. Уходят от нас только сны. Правда, они иногда очень похожи на явь...

- А мне почему-то кажется, что я сейчас сплю и вижу всё это во сне.

- А как иначе? Тому, кто вышел из мира снов, нужно время, чтобы явь не казалась ему сновидением. Иногда это болезненно.

- Ты мудрый человек, Пауль.

- Обычный. И ты таким же будешь, и даже мудрее моего деда. В твоих глазах таится бездна ума. Только учителей тебе не хватало в жизни, тех, кто мог бы тебя разбудить и уверить в том, что ты больше не спишь.

- Ты не озяб? - обратился я к Якобу, погладив его по мягким, как паутинки, волосам, даже ночью светлым, будто пламя свечи.

- Нет, мне весело, - ответил он.

- Мне тоже.

- Потому что я твой?

- Да, конечно. Другой причины веселиться у меня пока нет.

Мальчик резко развернулся и снова обнял меня за шею.

- Ну, ну, перестань, ты же раскрылся, замёрзнешь.

- А мы будем вместе ловить рыбу? - спросил Якоб.

- Обязательно. В Осло есть... - Я осёкся, вдруг поймав себя на новом чувстве, в котором смешались сомнение, страх и безнадёжность. Впервые в жизни не захотелось мне возвращаться домой. Я стряхнул с себя это неприятное ощущение и постарался думать о чём-то другом. Якоб затих, и я плотнее укутал его в одеяло.

- Пауль, значит, ты считаешь, что муж и жена не должны расходиться?

- Должны? Странные мысли никак не оставят тебя в покое. Расходиться могут только равнодушные люди, их ничто не связывает, сердца их пусты, души растекаются по разным углам, как две струйки молока, пролитого на пол. А настоящие супруги связаны любовью. Это неразрывные канаты.

- А если любовь кончилась?

- Кончилась, говоришь? Значит, это не любовь, а соль в солонке или вода в умывальнике.

- Но такое случается сплошь и рядом.

- К сожалению, и у нас, в лесу и на озере, такое бывает. Трудно сон о любви отличить от настоящего чуда. Но на то он и сон, что скоро кончается. Человек открывает глаза и видит рядом с собою незнакомца. И тогда ему лучше встать и уйти. Или научиться любить. Второе - намного сложнее, но приближает нас к Иисусу.

- А Натанаэль? Неужели он любит обеих: и Магдалену, и Яну?

- О, Натанаэль - это сама любовь! Он пережил четырёх жён. В его душе ничего, кроме любви, не осталось. Каждое его слово - на вес золота, потому что насыщено любовью. Он любит всех. Помнишь, как он вцепился в тебя глазами? Это его любовь тебя ласкала и старалась помочь тебе проснуться.

- Может быть, потому он не умирает, что любовь бессмертна?

- Вполне возможно.

- Смотри, впереди земля!

- Это Ольховый остров.

- Мы и там остановимся?

- Конечно. Там живут три Ники и два Александра. Давно у них не был. Надо бы пригласить их на свадьбу.

Я вспомнил Свена и своё обещание присутствовать на его свадьбе, и мне стало грустно. И тогда моя ладонь сама, без моего повеления, легла на голову Якоба и стала теребить ему паутинки волос. И по пальцам моим пополз тёплый соломенно-жёлтый свет. Он согрел мне руку, плечо, спину, грудь, поднялся в голову - и печаль отступила куда-то в прошлое. И я начал осознавать, что отныне я не один, что меня теперь - двое, я и этот мальчик. И мне, человеку, не знавшему, что такое любовь, ничего другого не остаётся, как только любить сразу двоих. И быть любимым двоими. Эта мысль была слишком сложной и ошеломила меня. Я попытался вдуматься в неё, но был разбужен сильным толчком - лодка снова упёрлась носом в берег.

***

Пауль постучался в большой каменный дом с четырьмя ярко горящими окнами. Дверь открыла девушка лет двадцати, одетая в светло-голубую тунику. На ногах её не было ничего, даже тапочек. Длинные, золотистые волосы непослушными кольцами лежали на её плечах. Особенно красивой я бы ею не назвал, но и дурнушкой она не была. Просто симпатичная. Таких в Осло тысячи.

- Привет тебе, Пауль, - сказала она, нежно улыбнувшись, и измерила меня изучающим взглядом.

- Это Симон, - представил меня Пауль. - Он заблудился. А на руках у него Якоб, ты его знаешь. Он прилип к Симону. А это Ника Первая.

- Входите, что стоите, как чужие? - захлопотала девушка и через пропахшие копчёной рыбой сени провела нас в просторную залу, обставленную со скромным изяществом и любовью к античности. В одном углу стояла статуя Зевса, в другом - Аполлон Бельведерский. На стенах висели репродукции древнегреческих и римских мозаик и фресок. Кругом - низкие столики, подушечки, пуфы. На одном из столов - поднос с апельсинами, бананами, треснутыми гранатами, гроздьями крупного сизого винограда...

Я был поражён: откуда на острове, в самой глухомани, вся эта субтропическая роскошь?

В комнате было тепло, поэтому я раскутал Якоба, поставил его на пол и снял с себя куртку.

- Угощайся, малыш! - Девушка взяла мальчика за руку и подвела к столу с фруктами. - Бери, что хочешь.

И он взял. Выбрал самый большой апельсин и принёс его мне:

- Он твой, - сказал он.

- Он наш. - Усевшись на одну из подушек, я принялся чистить апельсин, а Якоб устроился у меня между ног.

Открылась дверь, и в комнату вошли две девушки в сопровождении двоих юношей. Все они были одеты в белоснежные туники.

- Ника Вторая и Третья, - провозгласил Пауль. - Александр Первый и Второй. А это наш заблудший гость Симон.

Я попытался встать, чтобы поздороваться с хозяевами, но Ника Первая положила мне руку на плечо.

- Сиди, Симон. - Корми мальчика. Это дело важнее пустых правил приличия. Будь отцом этого прелестного ребёнка и учи его любить, а не расшаркиваться перед незнакомцами.

- Опять твоя этика седьмого неба! - засмеялась Ника Третья, обняв Первую и поцеловав её в щёку.

Девушки были похожи друг на друга, явно сёстры, а юноши оказались неотличимыми близнецами. Все они беспечно развалились: кто на низкой тахте, кто на подушках, разбросанных по полу. Я отламывал от апельсина дольку за долькой и кормил Якоба, с любопытством рассматривая необычных хозяев дома.

Пауль рассказал им обо мне и пригласил их на свадьбу Натанаэля.

- Будем там, непременно будем, - откликнулся один из Александров, тот, что сидел справа от меня. - Нельзя пропускать эпохальные события.

- Простите мне моё любопытство, - обратился я сразу ко всем, - но эти фрукты... Откуда они?

- Из нашего сада, - ответила Ника Первая.

- Из зимнего сада?

- Зимнего? - Ника Вторая переглянулась с сёстрами, и все трое рассмеялись. - Почему зимнего? Обычного сада. Ах, прости, ты, верно, не знаешь, что здесь, на острове, не бывает зимы. Вернее, зима у нас похожа на осень, постепенно переходящую в весну. Отличный климат не только для фруктов, но и для благородных идей и крылатых выражений.

- Да, - сказал Александр, тот, что сидел слева, - если нам не хватает бабочек в саду, мы выпускаем новенькие фразы и афоризмы полетать над цветами и потешить нас своими пёстрыми крылышками.

- Они не шутят, - пояснил Пауль. - Сам не раз видел. Это так красиво! Правда, изречений я не понимаю, они всё больше на латыни и греческом, но посмотреть есть на что.

- А ты, юноша, откуда? - обратился ко мне Александр Правый.

- Из Осло, - ответил я, надеясь, что уж эти молодые интеллектуалы должны знать, что такое Осло и где он расположен. Но, увы, я снова попал впросак:

- Осло? - задумчиво произнёс Александр Левый. - Что-то не припомню. Это не в Персии, случайно?

- Какая Персия! - возразил ему брат. - Это в Пруссии!

- Нет, в Норвегии, - сказал я.

- О, страна викингов! - воскликнула Ника Вторая. - Как же, читала! Там ловят сельдь и треску, а также добывают кое-какие металлы. Помню из уроков географии. И что, до сих пор викинги бьются друг с другом на мечах?

- Нет, - рассмеялся я. - Уже давно викинги бьются в судах при помощи прокуроров и адвокатов, да и того стараются избегать. Викинги - народ миролюбивый.

- Значит, неправильную сказку про них я читала, - надула губки Ника Вторая.

- Что ты говоришь! - недовольно произнёс Александр Правый. - Не могут сказки быть неправильными. Если сказка вызывает у меня скуку, значит, именно я неправильный человек, по ошибке взявший в руки книгу, которую мне запрещено читать.

- Кем запрещено? - беспечно спросил я. Скованность из меня выветрилась, я почувствовал себя своим в компании этих взрослых детей.

- Как кем? Автором, написавшим книгу, сказочником. Правильный человек - это тот, к кому обращается автор и кого хочет видеть своим другом. А я, взяв запрещённую книгу, оказался чужаком, сунувшим нос в чужие дела.

- А если автор объективно плох? - Я уже вошёл во вкус и готов был спорить о всякой ерунде.

- Всё равно хоть один правильный читатель на его сказку найдётся. И вообще, что такое «объективно плох»? Оценок не может быть объективных, они субъективны, потому что оценивает всегда субъект. Чтобы мнение было объективным, необходимо, чтобы субъект стал объектом, а это, как вы понимаете...

- Въехал в любимую колею! Замолчи, бочка Диогена! - воскликнул Александр Левый, ладонью зажимая брату рот. Они стали бороться, со смехом перекатываясь по полу, а когда успокоились и расселись по подушкам, я не был уверен, что правый Александр не стал левым.

Даже Якоб развеселился. Он то и дело поглядывал на меня сияющими глазами, а один раз встал и шепнул мне на ухо:

- Эти дяди и тёти младше меня.

- Ты прав, мудрый мой мальчик, - ответил я ему, тоже шёпотом. - Наверное, потому что они так счастливы были в детстве, что забыли, что пора бы и повзрослеть.

- Я тоже хочу быть счастливым, - сказал Якоб.

- А я хочу сделать тебя счастливым.

- Потому что я твой?

- Именно поэтому.

- Что вы там всё перешёптываетесь? - обратилась к нам Ника Первая.

- В любви объясняются, - сказал Пауль.

- Якоб, иди сюда, я дам тебе банан. - Ника Первая протянула ребёнку руки, но тот отрицательно мотнул головой. - Почему? Ты не хочешь банан?

- Хочу. Но я к тебе не пойду. Потому что ты не моя.

- А если я стану твоей? Что мне надо для этого сделать?

- Сесть в лодку и поплыть с нами туда, куда нужно Симону.

- А куда ему нужно?

- Этого я не знаю. Но я плыву.

- А почему бы ему не поплыть туда, куда нужно тебе?

- Я не знаю, где это место.

- И поэтому ты доверился Симону?

- Да.

- Симон, а ты куда плывёшь, если не секрет? Просто путешествуешь? Или по делу?

Я смутился. Всего несколько часов назад я уверенно заявил бы, что направляюсь в любимый свой город Осло, домой, но теперь я не просто не был в этом уверен - я боялся возвращаться! Что со мною стало? Кто заколдовал меня? Я ничего уже не понимал, чувствовал себя пьяным гулякой, отбросившим в сторону надоедливые трудности и навязчивые неудачи. Мне было хорошо с этими людьми, они не требовали от меня соответствовать нормам и предписаниям, зарабатывать деньги, считаться значимой единицей в социальной арифметике.
Обитатели античного дома веселились и дурачились, и вообще жили в бесконечной сказке; Яна с радостью заботилась о сиротах, а Пауль с Натанаэлем философствовали и занимались любовью с женщинами. У всех было дело по душе, все точно знали, что им нужно от жизни. Даже маленькому Якобу было ясно, кто необходим ему для счастья. И только я, вывалившийся из правильного мира в страну неправильных счастливчиков, так и не понял, кто я, куда иду и что ищу.

- Я? А в самом деле, куда я плыву? - задумчиво проговорил я. - Вроде бы в Осло, там мой дом, хотя я, кажется, начинаю в этом сомневаться.

- А там есть апельсины и виноград? - спросила меня Ника Первая, пересев поближе к нам с Якобом.

- В магазинах там можно найти всё.

- Так уж и всё? - недоверчиво произнёс один из Александров. - Даже рог изобилия?

- А что это такое, рог изобилия?

- О, Боже, не знать, что такое рог изобилия! Это такой огромный сосуд в виде бараньего рога...

- Бычьего, - поправил его другой Александр.

- Нет, бараньего!

- А я думаю, что это рог единорога, - вклинилась в спор Ника Третья. - У барана и быка по два рога, а этот один, значит, единорожий это рог.

- Ладно, пусть будет по-твоему, - махнул рукой тот Александр, что начал объяснения. - Так вот, стоит этот рог на агоре, то есть площади, а рядом с ним - богиня Фортуна...

- Иисус, - уточнил Пауль.

- Что Иисус?

- Иисус стоит рядом с рогом.

- Хорошо, с одной стороны стоит Иисус, а с другой - Фортуна, богиня удачи.

- Но зачем Иисусу Фортуна какая-то, если он и без неё приносит всем удачу? - возразил Пауль.

- Да так просто, скучно ему одному.

- Нет, не так, - вмешалась в спор Ника Первая. - Иисус предлагает удачу детям, а Фортуна подзывает взрослых. Она даже в клоуна вырядилась, чтобы привлекать внимание. А то ведь серьёзные люди проходят мимо этого рога и не замечают его.

- Ладно, пусть так, - согласился Александр. - А в том роге - самые сладкие плоды, печенье, конфеты, мармелад - на любой вкус! Ну, как, Симон, есть в твоём Осло такой рог?

- Нет.

- И ковра-самолёта нет?

- Нет, насколько я знаю.

- И волшебной палочки? И шапки-невидимки?

- Ничего этого там нет.

- Тогда и делать там нечего, - отмахнулся от моего Осло Александр.

- Но там мой дом, - чуть не плача, пытался я убедить уже не собеседников, а самого себя. - Квартира на третьем этаже. С видом на красивую площадь...

- А рыба там ловится так же обильно, как у нас? - прервал меня Пауль.

- Нет.

- Значит, нет там Иисуса, не нравится ему там. Ясно же как день, что не любит он городов.

- Ну что, Якоб, - сказала Ника Первая, - не надумал сделать меня своей?

- Надумал. Если поплывёшь с нами.

- Но ты так и не сказал мне, куда вы плывёте. Осло не считается, потому что это придуманное место...

- Утопия, - уточнил один из Александров.

- Она самая. Придумайте что-нибудь более взаправдашнее.

- Тогда... - Якоб задумался. - Тогда в нашу с Симоном сказку!

- В сказку, говоришь? Уже лучше. И Симон будет там работать принцем, а я - его принцессой? Что ж, неплохо. Симон, возьмёшь меня принцессой?

- Ну... - Я не знал, что и сказать.

- Я хоть немного нравлюсь тебе?

- Да, конечно, - проглотил я комок.

- Ты мне тоже нравишься. Всё, мальчики и девочки, решено, я уплываю от вас с Симоном и Якобом.

- Счастливого пути! Весёлых вам приключений! - загалдели две Ники и два Александра и, вскочив на ноги, стали, смеясь, тискать Нику Первую.

Пауль тоже встал.

- Нам пора, - сказал он мне и направился к двери.

Я надел куртку, взял Якоба на руки и пошёл вслед за Паулем.

- Эй, а меня вы забыли? - Подскочив ко мне, Ника Первая схватила меня за рукав.

- Я думал, ты шутишь... Играешь...

- Значит, ты не возьмёшь меня?

По её щекам побежали слёзы. Я был ошеломлён. Никак не мог я привыкнуть к странностям этого озёрного мира. Не понимал я, что всё у этих людей серьёзно, даже если они шутят. А если уж девушка решила плыть с парнем в неизвестную сказку, то серьёзнее этого может быть только смерть, да и то не всегда.

- Не плачь. - Я погладил её по руке. - Послушай, у меня уже была жена. Но она ушла от меня. Плохим я оказался мужем. Нужен тебе такой?

- Мне нужен только ты, понимаешь? Ты. Ты самый лучший. Без тебя я никто, а с тобой - волшебница. И я знаю тебя. Наизусть знаю.

- Откуда?

- Не забывай, что я сказочница.

- Ну, что ж, если хочешь плыть со мной, оденься потеплее.

- Значит, я, правда, нравлюсь тебе? - улыбнулась девушка.

- Очень нравишься. И мальчику ты по вкусу пришлась. Верно, Якоб?

- Ты хорошая, - кивнул он с достоинством знатока. - Ты будешь моей. Обязательно.

***

Дальше мы плыли уже вчетвером. Я сидел рядом с Никой, а на наших коленях, свернувшись калачиком, спал Якоб.

«Что я делаю? - думал я. - Это же неразумно, не по-настоящему. Это какая-то игра. Сначала усыновил ребёнка, а теперь вот везу с собою в большой мир невесту. Она любит меня. Надо же, с первого взгляда. А я? Люблю ли я? Нет, конечно, только играю в любовь. Смогу ли я обойтись без них? Без Якоба - вряд ли. Он прирос уже к моему сердцу. А без этой девушки, наверное, спокойно обойдусь. Но вот она, судя по всему, не обойдётся... Да, задачка...

- Послушай, Ника, если бы я сейчас упал в воду и утонул - что бы ты сделала?

- Стала бы русалкой, чтобы лечь с тобою на дно и своими поцелуями оживить тебя.

- Ты не шутишь?

- Мои сёстры говорят, что у меня совсем нет чувства юмора. Потому что я всегда говорю то, что думаю.

- Пауль, - сказал я, решив, наконец, расставить все точки над «i», - как ты считаешь, смогу ли я полюбить Нику?

- А ты поцелуй её - и узнаешь.

Что ж, почему бы и нет?

Я нагнулся к лицу девушки и коснулся губами её тёплых, мягких губ, потом ещё раз и ещё - и вдруг ослепительная молния пронзила моё сердце, а лицо Ники засветилось, как будто под кожей у неё вспыхнула тысяча лампочек! Я в страхе отпрянул от неё, пригляделся - и увидел красоту, которая заставила меня дрожать от небывалого восторга. А ещё я видел её глаза, а в них - мольбу. И свет этой мольбы пронзал меня и наполнял странным желанием - нет, не стремлением обладать этой красотой, а самому влиться в неё и стать таким же красивым и сияющим.

- Ты моя, - прошептал я, очарованный внезапным светом, и ещё раз поцеловал Нику, теперь уже смело и крепко, и не отрывался от сладких её губ до тех пор, пока свет не погас. Но всё равно я продолжал ясно видеть её прекрасное лицо. Оно было ярче луны! - Ты моя русалка, а я твой принц. Я покажу тебе свой город, я подниму тебя... Смотри, я снова вижу землю! Неужели на этот раз мы добрались наконец до противоположного берега?

- Какой же ты ещё глупый, - проворчал Пауль.

- Что на этот раз не так?

- Мне-то всё так, а вот тебе, Симон, постоянно что-то мешает быть счастливым. Даже поцелуй феи не превратил тебя в мудреца. Хотя бы на часок. Но ничего, надеюсь, после тысяча первого поцелуя ты всё же излечишься от разумного своего неразумия.

- Ты тоже считаешь меня глупым? - обратился я к девушке, обиженный на чрезмерную честность Пауля: мог бы он хотя бы при даме не выставлять меня недотёпой!

- Я считаю тебя талантливым учеником. Ты быстро учишься профессии принца.

- А ты и в самом деле фея?

- А ты не веришь в фей?

- Вообще-то не очень...

- Слишком взрослый для этого, так?

- Что-то вроде того.

- И только что увиденное чудо преображения тебя не убедило?

- Я видел свет. А в твоих глазах было нечто... Не знаю, как сказать...

- Во многих ли глазах ты видел это?

- Нет, только в твоих.

- Правильно, потому что я фея любви, моей, твоей и Якоба. Я фея семейного счастья.

- Значит, меня ждёт счастье?

- Только тебя оно и ждёт. Мы с Якобом уже там, в доме счастья. Не хватает только тебя. Без тебя мы не выживем, превратимся в унылые сны.

И снова лодка вонзилась носом в берег.

Осторожно подняв спящего Якоба, я последовал за Паулем, а Ника несла за мною мои башмаки. Кто бы мог подумать! Сама фея (а в том, что она настоящая фея, во мне не осталось ни соринки сомнения) несла мои башмаки!

- Видишь дом? - сказал мне Пауль. - Постучи туда, а когда хозяин выйдет, передай ему от меня привет.

Я пошёл к черневшему на берегу дому. В окнах не было света, значит, хозяева уже легли. Мне стало не по себе. Но вот сзади я услышал дыхание Ники и успокоился: втроём нам нечего бояться.

Я хотел было постучать, но девушка открыла дверь и смело вошла в темноту.

- Видишь? Совсем не страшно, - сказала она мне, словно обращаясь к маленькому ребёнку. Здесь никого нет, разве что парочка смешных привидений.

Мы вернулись к лодке. Но лодки не было. Только вдали, в свете заходящей луны, виднелось чёрное пятнышко и слышался плеск воды под неспешными, мерными ударами вёсел.

- Почему он уплыл? - растерянно пролепетал я.

- Потому что сделал своё дело, - ответила Ника, обняв меня сзади.

- Значит, он всё-таки перевёз меня через озеро?

- Нет, мой милый, перевезти на другой берег по силам только Харону. А Пауль привёз нас на Берёзовый остров.

- Боже, опять остров! И, наверное, крошечный? Что же мы будем здесь делать?

- Крошечный? Забавно ты выражаешься. Для кого-то этот остров - просто кочка в озере вечности, а кто-то и за всю жизнь от одного края до другого не дойдёт. Всё здесь зависит от тебя. Вообще-то это мой остров. Здесь жил когда-то отец, пока не встретил мою маму. Они переселились на большой берег, в долину Единорога, где родились я и мои сёстры, там мы и выросли. Потом перебрались на Ольховый остров, к мужьям сестёр, к Александрам. Сёстры обрели там своё весёлое счастье, а я оставалась одинокой в ожидании своего принца. А дом отца ждал меня. Утром, как взойдёт солнце, ты увидишь, что это настоящий дворец. Наше семейное гнёздышко.

- Значит, я уже никогда не вернусь в Осло, домой?

- А я думала, что твой дом - там, где я и этот мальчик. Мы с сёстрами так всё здорово придумали, а ты о своём Осло тоскуешь... Обидно...

- Уже не тоскую. Просто мне страшно. Но, думаю, без вас двоих было бы ещё страшнее. Куда уж мне теперь без Якоба и без тебя?

- Правильно, некуда. Ведь мы дали тебе второй шанс. Позволили начать жизнь с того момента, когда ты споткнулся, после чего уже не смог подняться в полный рост.

- Постой, стало быть, вы знали и это? Боже...

Я вспомнил ту ночь. Страшную ночь, которую старался вспоминать как можно реже.

Я лежу в своей постели, в доме тётки. Завтра я уеду в Осло и стану студентом. Тётка всё приготовила, договорилась с друзьями, живущими в столице, чтобы они присматривали за мной и помогали мне в случае необходимости.

Я - студент! Как я рад, что впереди - новая жизнь! Теперь я по-настоящему взрослый, сам буду определять, что мне делать в свободные часы, что есть, когда ложиться спать. Я найду хорошую девушку. Не какую-нибудь одноклассницу, которая не хочет меня замечать, зато строит глазки Ларсу только потому, что он круто одет, круто выражается на сленге и тусуется с крутыми чуваками, а настоящую женщину, которой не нужен крутой Ларс и для которой круче меня никого в мире нет...

Погрузившись в эти радужные мечты, я лежал в своей комнате и от волнения никак не мог уснуть. Это была моя последняя ночь в тёткином доме, это был последний шажок перед прыжком в настоящую жизнь.

И вдруг дверь открылась, и в комнату вошёл мой братишка Свен, худой, почти прозрачный, большеглазый и лопоухий. Ему было двенадцать, а весил он как десятилетний, а то и меньше.

- Чего тебе? - спросил я, стараясь казаться взрослым и независимым, то есть хозяином жизни.

- Не уезжай, миленький Симон, - сквозь слёзы пропищал Свен, схватив меня за руку. - Если ты уедешь, я останусь совсем один.

- Не говори ерунду, - сухо ответил я. - У тебя есть тётя, она позаботится о тебе.

- Но ты ведь... - Он запнулся и продолжил, уже не в силах сдержать рыдания: - Ведь я умру без тебя! Ты должен быть рядом, а иначе они заберут меня!

- Кто они? Что ты несёшь?

- Я знаю! Они боятся только тебя. Они забирают тех, кого никто не любит.

- Перестань, Свен, потише, а то тётю разбудишь. Успокойся. Я не навсегда уезжаю. Вот выучусь, устроюсь на хорошую работу и заберу тебя с собой. И мы опять будем вместе. Обещаю тебе.

- Нет, не уезжай! Или возьми меня с собой!

- Не могу я остаться, и тебя взять не могу, тётя не позволит, ты на её попечении, а не на моём.

- Прошу тебя! Не исчезай! - Свен больно вцепился мне в руку и орошал её обильными слезами.
Видя, что уговоры не помогают, я оттолкнул его, он упал на спину и застыл, глядя на меня изумлёнными глазами. И без того большие, они казались мне в тот миг огромными, как две галактики, оставшиеся без Бога, без веры, без надежды.

Он вскочил на ноги и выбежал вон. А я долго ещё не мог уснуть, раздираемый с одной стороны самооправданием, а с другой - желанием ворваться в комнату брата, попросить у него прощения, утешить его и пообещать быть рядом всегда-всегда...

Увы, я не откликнулся тогда на зов сердца. Малодушие и гордыня в ту ночь затоптали во мне всходы любви. И следующие годы прошли под знаком бесчестия. Что бы я ни делал, ничто не приносило мне счастья, даже самая светлая радость сникала, пробираясь сквозь толпу самообманов. И я уже не знал, как исправить мне надломленную душу брата и как исцелить самого себя...

И вот теперь, в ночи, при свете заходящей луны, на Берёзовом острове, я держал на руках новую надежду.

- Значит, Якоб - это Свен? - сказал я.

- Да, - ответила Ника. - Он дан тебе как второй шанс. Тому Свену ты уже не поможешь, а этого сделаешь самым счастливым человеком на свете.

- Мы вместе сделаем это.

- Да, фея и раскаявшийся, а значит, воскресший человек.

И мы вошли в дом, в наш дворец, в нашу сказку. Ника зажгла свечу - и я зажмурился от яркого блеска нашего прекрасного будущего!