Аптекарь Иван Иванович был интересным собеседником.

Я заходила к нему по вечерам перед закрытием аптеки, когда поздно возвращалась с работы. Увидев меня на пороге, он радостно потирал руки, приглушал свет, вешал табличку "закрыто" на дверь. Церемонно приглашал присесть на обитую вишнёвым дерматином скамью у окна и, принеся два бумажных стаканчика с чаем, садился рядом. Свой уютный закуток, где хранились лекарства, Иван Иванович оберегал ото всех, а сам в свободные минуты отдыхал в нём, клюя носом. Но заслышав колокольчик над дверным проёмом, вмиг оказывался на рабочем месте с неизменной улыбкой на одухотворённом лице. Он был стар, долговяз и сутул, но удивительно подвижен и ловок. Длинные руки с красивыми словно у пианиста пальцами мелькали над прилавком во время работы, будто исполняя только ему слышимую рапсодию, блюз или джаз. Каждого покупателя аптекарь обслуживал как любезного сердцу друга, обволакивая волшебным теплом и погружая в эфир хорошего настроения.

Мы сидели с ним остаток вечера перед тёмным окном, за которым в спокойном пульсирующем ритме на густой листве загорались и гасли перевёрнутое название аптеки и чаша со змеёй. Примерно раз в десять минут слушали, как позванивает на повороте трамвай. И тут же в угловом шкафу с красным крестом на дверце, вторя трамваю, позвякивали бок о бок бутылочки с микстурами.

Иван Иванович был полон энциклопедических знаний. Мне хотелось хоть чуть-чуть ему соответствовать, но по лукавинкам в уголках добрых глаз понимала, как малы мои познания и как быстро заканчиваются фиаско старательные попытки поддержать серьёзный разговор. Зато любила слушать небольшие рассказы из разных областей науки. Аптекарь по точно вымеренной дозе выкладывал новую информацию, ровно столько, чтобы она усвоилась. Рассказывал он доходчиво, с удивительным искусством чередовать сведения и чувствовать конкретного собеседника. Несколько раз в год приходилось провизору приглядывать в аптеке за доверенным ему то одним, то другим ребятёнком, маме которого нужно было сбегать за забытым кошельком или отлучиться по другому неотложному делу. Иван Иванович с ребёнком любого возраста находил общий язык, развлекая прибаутками, стишками, а то и немудрёным фокусом, успевая при этом обслуживать посетителей.

Аптека стояла на отшибе, в непопулярном у туристов месте. Поэтому заходили в неё одни и те же, в основном, живущие поблизости люди. Сам аптекарь жил недалеко, во дворе старинного дома, на втором этаже, куда поднимался по истёртым ступеням узкой каменной лестницы. Я знала, что старый человек одинок, но неловко было спрашивать о родне. Каждый раз после беседы, опустив жалюзи и заперев дверь, аптекарь галантно провожал меня до остановки, дожидался трамвая, помогал подняться по ступенькам, придерживая за локоть. Я садилась на правой стороне салона, чтобы помахать на прощание Ивану Ивановичу.

Так получилось, что наш офис неожиданно переехал поближе к центру, мы были заняты, и недели три я не вспоминала о покинутом районе. К тому же теперь аптека была мне не по дороге ни к дому, ни к месту работы. Как-то в выходной я опомнилась, вышла из дома и доехала до знакомой улочки с аптекой, в которой провела столько замечательных минут за беседой с Иваном Ивановичем. Подходя к аптечному крыльцу, почувствовала, что что-то не так. Входная дверь поменялась на автоматическую. В помещении шла перестановка мебели. За прилавком стояла хмурая женщина, которая, не посмотрев на меня, отвечая на вопрос, буркнула, что не знает, где предыдущий аптекарь – кажется, умер.

Ноги сами принесли меня во двор к Ивану Ивановичу. К мусорному баку были прислонены стопки книг и пластинок. Где-то наверху колодезного двора горестно прокричали чайки. На ватных ногах я поднялась на второй этаж. Из полуоткрытой двери неслись звуки дрели и выползал серый шлейф строительного смога. Из квартиры на площадку были вынесены вещи.

Стоял, косо прислонённый к стене, пожелтевший от времени портрет. По деталям можно было понять, что портрет – фотография сороковых годов. Той самой аптеки. В центре сидела пожилая пара в белых халатах: высокий худой мужчина и круглолицая женщина. По бокам от них стояли девочки-подростки. За спинами мужчины и женщины стоял строгий мужчина в военном кителе, держа под руку женщину с лучистыми глазами. В маленьком мальчике, сидящем на коленях дедушки-провизора, легко угадывался Иван Иванович.

Подхватив под мышку фотографию в тяжеленной раме, я спустилась по лестнице. У мусорки задержалась, рассматривая собранную стопками бывшую жизнь аптекаря. Наверху пластинок лежала "Rhapsody in Blue" Джорджа Гершвина. Положив её себе в пакет, пошла по брусчатке к арке, ведущей на улицу.

Я шла в последний раз по этой улице. Проходя мимо аптеки, заглянула в окно. Посередине помещения стоял разобранный угловой шкаф, рабочие несли скамью к выходу. Там, ожидая занять своё место, застыли новенькие уродливые кресла болезненно салатового цвета. На крыльце надрывался радиоприёмник, отпугивая ворон навязчивым ритмом нудного молодёжного хита. Вдруг по стене аптеки запрыгали солнечные зайчики. Наверное, это были отблески солнца на стекле с фотографией. Я, отвернувшись от витрины, бережно перехватила тяжёлый портрет под другую руку и заторопилась к трамвайной остановке.