В деревне Васька был завсегда и везде нарушителем любого закона. Не буду углубляться в подробности, но очерчу границы: от Дарвина - до Уголовного. Причём бандитские компании, которые словно на дрожжах плодились в перестроечную горбачёвскую пору, он органически не переваривал. Не переносил никакого начальства над собой в виде разного рода «авторитетов». Ночью подворовывал в одиночку, днём был повязан со змием-самогонычем и хамил всем подряд. Жил Васька прирождённым махновцем, но только без Махно. Да и в колхозе терпеть не мог он старших над собой. Вот и прозябал на задворках великой страны, не зная, как возвыситься над доярками с трактористами.

Его друг, Борька, слыл крутейшим неформалом и ходил взъерошенным дикобразом. Он был до той степени панк, что носил на голове высоченный ирокез мерзко-зелёного цвета. От одного только вида, ему любой доктор выписывал одну и ту же таблетку.
– Ты же панк, – говорил ему родной дядя, – вот и пей панкреатин.
– Чувак, – отвечал племянник, – не смеши мой ирокез! Хлебай щи, деревня!

Короче говоря, друзья, стремившиеся быть в передовых рядах перестройки, ускорения и самое главное – гласности, оказались совсем никому не нужны в сельской местности, где над ними надсмехались, дразнили и даже плевали в лицо. Ни одному колхознику и в голову не приходило, что данное временное явление в скорости перевернёт их жизнь с ног на голову. А друзья, что им станется, подались в Москву, чтобы на последнем параде в честь Первого Мая влиться в новые веяния незабываемой эпохи, но самое главное – себя показать во всей красе, клеймя старую жизнь, провозглашая новую!

Высокого роста длинноногий Васька нацепил на худую шею красный галстук, а здоровенные каблуки на его тупоносых ботинках увеличивали платформу Московского Метрополитена ещё на несколько сантиметров. Васькины глазёнки так и метались ищущим взором по толпе, высматривая оттопыренные карманы с толстыми кошельками.

Его друг, Борька, сжимал в кулаке флажок алого цвета. Он знал, что со всех сторон на него непрестанно обращают внимание. «Пущай глазеют, – летал Борька в своих небесах, – я не то, что енти людишки с нищебродскими мозгам… Чай выше на версту, почитай, а значит они все должны мне будут, да и сейчас… должны».
– Привет, рабочий класс и тупая интеллигенция! – провозгласил Васька при входе в вагон. – Ишшо баран-Хрущёв обещал рай на земле десять лет назад. Настало время – время великих перемен!

В вагоне молчали… Борька пугал своим видом старушку, то и дело подмигивая ей и строя гримасы. Васька переминался с ноги на ногу, посматривая, нет ли тут чем поживиться, и наступил на ботинок пожилого мужчины.
– Ну чё, ты, вылупился, дядя, али джентльменов не видал? – сразу пошёл в атаку Васька, увидев вопросительный взгляд гражданина.
– Ведите себя прилично, молодой человек, – озадаченно ответил тот.
– Чиво? Эт кто тут неприличный? Кто меня вёл к светлому будущему? А теперича я, да и неприличный? Почём партбилеты ноныча, фуфел?

Мужчина отвернулся и уселся в освободившееся место. В вагоне молчали… Как только двери открылись, перепуганная старушка перекрестилась быстро-быстро и выскочила наружу. Следом вышли и Васька с Борькой. В вагоне засуетились… «Вот ведь поколение… – слышались голоса, – и ничего им не скажешь».

Через два часа на площади кто-то кричал: «Мир, труд, май!» А кто-то орал: «Долой коммуняк!» Возле друзей случайно оказался и тот мужчина из метро, которому отдавили ногу. Он видел, как Борька с важным видом щёлкал зажигалкой, пытаясь поджечь свой флажок. А Васька развязал красный галстук на длинной шее, и запустил в небо. Ветер тут же подхватил его и унёс над галдящей толпой… Унес навсегда.