Нет, зря со времён древних греков считалось, что сирены недобрые. А некоторые люди до сих пор думают, что их не было вовсе. Не греков, а сирен. Греки, слава олимпийским богам, до сих пор живы-здоровы.

Вот вам никто не запрещает до старости мечтать о синей птице. И Дормедонт Ильич мечтал встретить сирену, белую или лазоревую, или переливчатую – всё равно. Где её встретить можно? Только в греческом небе. До Греции далеко. Решил поэтому Дора на авиатора выучиться. Легко решить, труднее решиться, а сделать – не каждому дано.

Сначала он в школе стал на одни пятёрки учиться. Не сразу, конечно, постепенно, несколько лет подтягивался то по одному предмету, то по другому. Авиатору технические умения важны, поэтому без физики и математики никак. Географию знать нужно, чтобы долететь до Греции. Без сведений по биологии сирену с птицей легко спутать. История тоже важный предмет: сирена с Дормедонтом без пятёрок по Древнему миру диалог выстраивать не станет. А музыка, пение, хор – без них с уважающей себя сиреной не споёшься. Даже рисование пригодится, портрет с натуры сделать или потом, по памяти. Ну, Пикассо не превзойти, но ведь и не голубя рисовать придётся.

Литература, вот главный предмет! Если бы не она, как Дора узнал бы о сирене? Старший брат что-то учил по древнегреческой поэзии, Дора услыхал и занедужил ею. Упросил учителя по древнегреческому сыскать. Отыскался сынишка инженера, приехавшего из Греции по новым технологиям мосты возводить. Голова у Никоса оказалась умная, он Дору не только древнегреческому выучил, но и современному. Если заплутает, дорогу хотя бы спросит.

Вы, наверное, думаете, что сирена – это такая женщина с пышной верхней частью тела и изящно выгнутой нижней. Талия в обхвате с рюмочку. Вместо длиннющих ног модельный хвост змеится, а до хвостового плавника золотыми волнами пряди с головы спускаются. Глаза волоокие из-под ресниц не мигая глядят, сочный рот вот-вот раскроется и песню морскую споёт на погибель вашу. Если так, то вы пересмотрели второсортных фильмов или переиграли в ходульные игры. Сразу понятно, что по гуманитарным предметам не больше четвёрки заслуживаете. Всё, что после Гомера в литературе о сирене появилось, как ракушками, домыслами обросло, особенно средневековые монахи постарались.
Нет, Дора верил, что встретится ему классический образец: женщина-птица. Он даже диадему в магазине присмотрел в подарок.

Вот выучился Дора, работать начал. Летит в аэроплане по чистому небу: солнце по курсу, встречный ветер шёлковыми потоками фюзеляж от винта до киля обтекает, позади облака остаются. Сердце Дормедонта к ритму машины всё больше примеряется. Уже вроде и не совсем Дормедонт, а человек с железными крыльями. Взлетит повыше, но потом об Икаре вспомнит и спустится.
Налетал так немало часов на моноплане, дорогу назубок по картам выучил. Пора и в путь до Греции, мечту осуществлять. Заказал у знакомого кузнеца махонькие эмблемы в виде сирены, и, где по уставу не запрещалось, прикрепил. Диадема по деньгам неподъёмная оказалась. Мастер лёгкий серебряный оберег выковал. Дормедонт подарок с командировочным листом в нагрудный карман спрятал. Куртку на овчинном меху на молнии застегнул, брюки-галифе в высокие ботинки заправил, шнурки геракловыми узлами связал. Сумку-почтальонку через плечо перекинул. Ну что ещё? Хронометр, фотоаппарат, перчатки, авиаторские очки. Шлем на меховой подкладке застегнул. Шарф несколько раз вокруг шеи замотал. И в путь – небесную дорогу!
Как до Греции долетел, о том подробно не рассказывал. Где, на каких аэродромах останавливался, дозаправки делал, особо не запечатлелось. Спешил, видно. В памяти – нескончаемое синее небо, лучи то рассветные, то закатные. Да авиамарш, что для бодрости напевал, чтобы нервы успокоить. Так до места назначения, как на автопилоте, и добрался.

Наконец, долгожданное небо Греции. Внизу острова, островки, островочки. Где сирену искать: в облаках либо на острове? Тут небо потемнело, потяжелело, ветер подул. Затрясся моноплан с оторопевшим Дормедонтом. Позади самолёта шум увеличился. Оглянулся авиатор: Пегас на гигантских крыльях догоняет. Поравнялся легендарный конь с самолётиком, зыркнул на Дормедонта в кабине, как молнией ослепил, фыркнул, как будто звуковой волной ударил. Дора сидит ни жив, ни мёртв. Не ожидал чудище в небе встретить. Опомнился, козырнул, закричал изо всех сил на древнегреческом: "Здравствуйте!" Пегас помягче крыльями замахал: "Кто таков, что в моём небе делаешь?!" "Я – путешественник, из России, Дормедонтом зовут, мечтаю с детства хоть одним глазком на сирену поглядеть!" Конь зыркнул ещё раз, но уже не так страшно. "Дормедонт, значит, повелитель копьеносцев?! Ну, ладно, пропущу ненадолго. Видишь тот остров, на нём сирена обитает". Взмыл конь, не прощаясь, в чёрные тучи, оттуда загромыхало и молнии засверкали. "Это Пегас гром и копья молний Зевсу от Гефеста спешит доставить", – понял Дормедонт Ильич и направил аэроплан к указанному острову.

Остров оказался маленьким, каменистым, густо поросшим лесом. Приземлился Дормедонт на берегу моря на ровной площадке и пошёл по тропинке вглубь острова. Двухголовая амфисбена сразу дорогу переползла. "Только бы Василиск не встретился", – взмолился было про себя Дормедонт, но вспомнил, что очки авиаторские с толстыми стёклами на нём, авось бессилен перед ними смертоносный взгляд. Чуть позже в кронах дубов привиделась сирена ненаглядная, но нет – это гарпия бесстыжая сидит на ветке, когтями скрежещет, острыми крыльями воздух режет. Побежал авиатор быстрей в заросли, под их прикрытием до ущелья добрался. А там каменный мост обрушен, перейти невозможно. Покричал, позвал сирену путник, да только ореада Эхо откликнулась. Вдруг откуда-то взявшийся критский грифон прилетел на крик, спину львиную подставил, взмахивая золотыми крыльями перенёс на другую сторону Дормедонта прямо ко входу одной из пещер. Стоит Дора перед входом, волнуется, белое перо с земли поднял, в сумку положил. На цыпочках ближе подошёл, заглянул... Сидит несравненная в глубине пещеры под низкими сводами рядом с ручейком журчащим, голову не поднимает, не слышит, наверное. Снял Дора очки, шлем. Уши воском, как в учебниках написано, залепил. Проверил, на месте ли сердечко на цепочке серебряной, своё-то и так ходуном ходит, и вперёд на негнущихся ногах – к мечте своей.

Когда в пещеру заходить стал, от него по полу тень поползла и к маленьким лапкам сирены подкралась. Оторвала красавица взор от ручейка, гостю в глаза посмотрела. Крылья и лицо у нее белоснежные, светлые волосы в греческий узел "коримбос" уложены, ободок пышные локоны еле сдерживает. Рот сирена открывает, да не слышно, поёт или говорит что. А Дормедонт от восхищения вовсе рта открыть не может, стоит – истукан, дурак дураком улыбается. Дошло до него, что так диалога не получится. Чуть воск от одного уха отлепил, всё равно тишина... Сирена, как рыба белуга с медного обола: рот открывает, а звука нет. "Немая, что ли?" – обомлел Дормедонт. И правда, слышать слышит, а говорить не может, потому и жива до сих пор. Ещё задолго до нашей эры Музы её родных сестёр в состязании по пению победили, ощипали как кур, а из перьев себе венки сделали. А двоюродные сёстры после похода Одиссея в море бросились или в утёсы превратились вокруг острова. Так и живёт одна-одинёшенька. Прячется в пещере от страшных мифических змей и зверей, и сама в мифы не попала.

Посмотрела сирена на широкое дурашливое лицо Дормедонта, на глаза в недоумении выпученные, на улыбку простоватую, но добрую. Крыльями приглашающий жест сделала, мол: "Проходи, гостем будешь!" Дора в себя пришёл, к ручью неловкими шажочками подошёл, крепкое тело еле на камушке поместил. Сидят напротив, друг друга изучают. Вспомнил о сумке-планшете, открыл. Перо спрятанное выпало. Сирена заметила дормедонтову добычу, только плечиком повела, видно, не возражает, чтобы гостинец себе взял. Дормедонт перо в дальнее отделение положил, а из ближнего сначала медовый пряник, а потом карандаш с блокнотом вынул. Пряник сирене вручил, а сам стал ей на листках рисовать, что раньше хотел на словах говорить. О мечте и сложном пути к ней. Она головку набок наклонила, крылья впереди себя крест-накрест сложила. Следит за рисунками: то на глазах слёзы покажутся, то щеки зарумянятся, то что-то сказать попытается. Аэроплан с вниманием рассмотрела, наверное, что-то птичье в нём увидела. На Пегаса кончиком крыла указала, узнала, значит. Дормедонт ещё картой с отмеченным маршрутом похвалился, нашёл остров на нём, отметку новую сделал, сирену пририсовав.

В пещере сумерки настали, снаружи вечер сгустился. Грустно было прощаться, но пора в обратную дорогу. Положил Дормедонт канцелярию в планшет, выпрямился, почти свода затылком коснувшись, и пошёл к выходу. Сирена на крыльях в воздух поднялась, полетела рядом. Выбрались из пещеры, а впереди вид сказочный: море оттенками ещё насыщеннее, утёсы, освещёнными закатным солнцем, из воды конусами тянутся, а между ними в шахматном порядке на волнах белые барашки вдаль уходят, у горизонта облака пунцоветь начинают, а посередине них сфера солнца бледнеет. Дух захватило от красоты у Дормедонта и сирены. У обоих ни слов, ни звуков, ни диапазона не хватит описать диво. Стали прощаться. Дормедонт из нагрудного кармана вынул оберег, серебряные сердечко с цепочкой, на шее сирене застегнул. Она изящно ножку протянула, коготки втянув, предлагая взять в дар колечко со щиколотки. Неуклюжими пальцами осторожно снял, на палец себе надел, смотрит, а это перстень-печатка с изображением горгонейона, значит, тоже защищать будет. Тут из соседней пещеры кентавр выглянул, только что масляный светильник у себя разжёг, чтобы по обычаю с сиреной вечером партию в петтею разыграть. Но согласился сначала помочь подруге доставить гостя на берег. Помчался Дормедонт вниз по склонам на спине кентавра, сирена еле поспевала за ними.

Когда Дормедонт уже поднялся в небо, наступила звёздная греческая ночь. Он в последний раз обернулся на остров, а кентавр всё ещё стоял на берегу с сиреной на плече.