Вы спросите меня, в чем разница между человеком и лесом? Что ж, я вам отвечу. Человек только раз в жизни бывает юн, а лес – каждый год. И будь его деревья хоть сплошь столетними, в них, как молодая кровь, струятся по весне новые соки – от корней к ветвям, и до самой макушки. И свежая листва, еще клейкая и прозрачная, вылупляется, как стайка изумрудных бабочек из коконов-почек.
Лес полон жизни, дарует ее, он – сама жизнь. В нем оживает даже трухлявый пень или упавший ствол, покрываясь мхом и прорастая грибами. Его магия – это целебный эликсир вечного бытия, волшебство солнца и воды, воздуха, деревьев и цветов, птичьего пения и зеленого света. Просыпаясь по весне, он умывается талой водой. Летом празднует любовь, строит гнезда, растит птенцов и зверят. Его старость прекрасна, как закат солнца. Не слабая и немощная, а расцвеченная огненными красками, она полыхает огромным вселенским костром. А зимой лес просто спит, как заколдованная принцесса в хрустальном гробу, и никогда не умирает. Каждой своей травинкой, шишкой, желудем, березой, птицей – он отрицает смерть.

Ровно год прошел с того дня, как на гороховом поле я столкнулся с нехорошей компанией. Избитый до полусмерти, я весь май пролежал в больнице. В буквальном смысле промаялся, зализывая раны, по частям сращивая собственное тело и, как ребенок, делая первые робкие шаги – сперва опираясь на руку жены, а потом и сам, без поддержки, чувствуя себя раненой птицей, снова встающей на крыло. Все обошлось, и я здоров. И опять май плеснул на землю молоком крошечных ярко-белых цветов. Лес прозрачен и зелен, и лопочет, как младенец, на языке ручьев.

Я прошел по тропинке до лесного озера и остановился у самой воды. Она подвижна, как ртуть, никуда не течет, но и не стоит на месте, сверкает, колышится, рябит в глазах. Сегодня озерная гладь точно полита серебром, бликует и, отражая свет, скрывает от взора глубины – таинственное зазеркалье. Я не вижу ни толстых коряг, ни камней, ни шишек на дне, но знаю, что там, в глуби, прохладно и темно. Там целый мир, иной и незнакомый, в котором обитают рыбы и лягушки, пиявки и озерные мидии, погруженные в мягкий ил, жесткие черные плавунцы и личинки стрекоз, похожие на маленьких дракончиков, и существа из моих рассказаных и не рассказанных сказок. Там нет боли, а только покой и бесконечное парение в тишине и невесомости. Иногда мне хочется прыгнуть в воду – и там остаться. Но я стою на берегу, сунув руки в карманы и щурясь на высокое солнце. Еще не время. Может быть, оно никогда и не наступит. Я не хочу загадывать, особенно сейчас – наедине с лесом и весной.

В огромное зеркало опрокинуты дрожащие кроны, и синее небо струится легкими, как пар, облаками. Поверхность озера не чистая, по ней дрейфует всякий сор, ольховые сережки и тополиный пух. Брюхом кверху всплыла какая-то рыбешка. Меня коробит: в весеннем лесу не должно быть ничего мертвого. Словно услышав мои мысли, рыбка оживает у меня на глазах и, плеснув серебряным хвостом, уходит под воду. У другого берега я замечаю желтые искорки на сверкающей глади – кувшинки. Обогнув озеро полукругом, выхожу на деревянные мостки – шаткие от времени, золотистые от весеннего солнца. Летом я любил стоять на них босиком, ощущая их мягкую шероховатость. Но сейчас весна, хоть и поздняя, тепло, но не жарко, и разуваться совсем не хочется. Опускаясь на колени, я как будто молюсь духу воды, прося прощения за то, что собираюсь сделать. А может быть, так оно и есть. Круглые желтые цветы слегка покачиваются на озерной ряби – есть среди них и целиком раскрытые, и плотные зеленые бутоны. Их толстые стебли уходят вглубь, крепко привязывая кувшинки ко дну, отчего те кажутся воздушными шариками на веревочках. Они рвутся ввысь, но улететь не могут, вот и застряли между небом и землей, окутанные серебряным блеском. Тут же стелются по поверхности их широкие, продолговатые листья.

Несколько минут я просто любуюсь кувшинками, а потом, закатав рукава, ложусь животом на теплые доски и вытаскиваю из воды один цветок. Он холодный и мокрый, и пахнет озером. С кувшинкой в руке возвращаюсь на берег и присаживаюсь на пень со свежим спилом. Не знаю, кому помешало это дерево, большой красивый дуб, он и старым-то не был, и вырос на просторе, не стиснутый другими деревьями. Сейчас от него остался только пенек и несколько брошенных неподалеку ветвей, а ствол куда-то увезли. Наверное, распилили на дрова. Что ж, вздыхаю я, не для всех наступила эта весна.
Отрешенно смотрю, как съеживаются золотые лепестки, теряя блеск, и как упругий стебелек становится мягким и гибким. Я знал, что вытащенные из воды озерные цветы быстро вянут. А сейчас вижу это собственными глазами, представляя себя на месте несчастной кувшинки. Мне нужно было это увидеть, чтобы последний фрагмент паззла встал на свое место и головоломка сложилась.

А дома жена пакует чемоданы, аккуратно укладывая стопками мою и свою одежду, лекарства, книги, какую-то косметику. Я не знаю что именно. И мне все равно. Еще недавно я радовался поездке к дочери в Гамбург, хотя и побаивался немного. Какая-то смутная тревога угнездилась в сердце, но я не понимал откуда она взялась. Да, я уже много лет не покидал маленький поселок на краю леса, пару улочек на отшибе Вселенной, где родился и вырос, и провел почти всю свою взрослую жизнь. Но, я же, в конце концов, не дерево, чтобы держаться корнями за родную почву. В шести сотнях километров отсюда меня ждет близкий и любимый человек, моя дорогая дочурка, по которой я – что уж тут говорить – ужасно скучал последние годы. И рядом с городом, наверное, тоже есть лес или какой-то другой красивый уголок природы, где я смогу гулять и где мне будет спокойно и хорошо. Лара сняла для нас с Анной квартиру, и обе они – моя дочь и жена – сговорились понемногу перевезти все наше нехитрое имущество на новое место. Сейчас мы едем как будто в отпуск, потом Анна останется в Гамбурге, а я вернусь на пару недель и уволюсь с работы, отправлю почтой кое-какие вещи, что-то выброшу, что-то соберу в коробки и поставлю на хранение в подвал. Что делать с домом мы пока не решили, может быть, удастся найти жильцов... Таков был план, но вчерашним утром, таким же ярким и солнечным, как сегодня – прекрасным весенним утром – все изменилось. Во всяком случае – для меня.

В эту субботу, пока жена хлопотала по хозяйству и болтала по телефону с Ларой, мне захотелось навестить могилы родителей. Не то чтобы попрощаться. Их кости давно уже истлели в земле, остались только холодные надгробия, дикие цветы и трава... А души – кто знает, куда они ушли. Стали бабочками или птицами, звездами, облаками... Сразу после смерти отца ко мне на окно часто прилетал черный дрозд. Не бился в стекло и не стучал клювом, а, склонив голову на бок, косил на меня огненным глазом. А я глядел на него, от волнения покусывая колпачок шариковой ручки. Мы сидели и смотрели друг на друга, я – за письменным столом, а он, вцепившись лапками в деревянный карниз. И не знали, что сказать один другому, а главное – как. Нас разделяло не просто стекло. В птичьем облике он был дальше от меня, чем если бы уехал в Северную Америку или улетел на Марс.

Лесное кладбище все заросло молодыми сосновыми побегами, словно года два или три назад кто-то прогулялся по нему с полными карманами семян. И в этом было даже что-то трогательное – сосны и вечность. Мне всегда чудилась между ними какая-то незримая связь. Я прошел по едва различимой, почти исчезнувшей тропинке и остановился в самом ее конце. И сразу заметил, что рядом с родительской двойной могилой появилась еще одна. На ней даже стоял памятник из такого же черного мрамора и с еще не успевшей потускнеть гравировкой. «Александр Штерн» - прочел я на этом камне. Дата рождения совпадала с моей. А дата смерти – я не хотел ее видеть и отвернулся, притворяясь перед самим собой, что не стоят перед глазами эти восемь цифр, почудились, солнцем наколдованы. А солнце, и в самом деле, светило так ярко, и так горела золотом графировка на памятнике, что две даты через тире словно навеки отпечатались на сетчатке.

Что может ощущать человек, застыв над собственной могилой? Не знаю. Я не чувствовал ничего, кроме усталости и пустоты, и еще, пожалуй, грустного недоумения. В голову лезла всякая чепуха, которую и мыслями-то стыдно назвать, и весь мир вокруг меня – обступившие кладбище деревья, старые надгробия, молодые сосны – нет, не кружились, а плавно покачивались, как будто я стоял на пришвартованном корабле. Но от свежего хвойного запаха мне понемногу стало легче. Я пожал плечами и пошел прочь, к выходу с кладбища и дальше, через лес. В ушах стучала кровь и текла по жилам, омывая живое сердце. В зеленом свете, просеянном сквозь листву, танцевали над тропинкой мотыльки, а может, и крохотные эльфы, и струилось в воздухе весеннее лесное волшебство.

Так кто же я? Существо из плоти и крови? Призрак? Голограмма? Я – блеск и свет. Картинка в волшебном проекторе. Я не могу оторваться от своих корней, иначе увяну, как этот цветок. В сухих тростниках шепчет ветер и заливается почти птичьими трелями лягушка. А я мну в ладонях мертвую кувшинку и представляю себе, как сейчас вернусь домой и заявлю жене: «Я никуда не поеду». Что она сделает? Разозлится? Скажет в ответ: «Ты спятил, что ли, все уже решено»? Или устало бросит: «Не выдумывай»? А может, посмотрит мне в глаза – и поймет?
О чем она думала, когда похоронив меня на маленьком лесном кладбище – выхаживала в больнице, кормила с ложки домашним супом и заново учила ходить? Когда ставила памятник мне, живому, каждый день сидящему с ней за одним столом? Когда звала поехать к дочери в Гамбург? Может быть, она сошла с ума рядом со мной? Или я уже давно сошел с ума, и могила под черной мраморной плитой мне померещилась? Я качаю головой. Есть только одна сила, способная примирить все противоречия.

Мы – семья: Анна, Лара и я. Мы любим друг друга, а если это так – то не все ли равно, какие мы? Любовь – это корни, питающие нашу жизнь. И любовь – это ветер, который отрывает нас от корней и носит по всему миру. Мне не добраться до Гамбурга, но я верю, что мои любимые приедут ко мне, и мы вместе будем есть и смеяться, и Лара скажет: «Папа, ты прекрасно выглядишь!» А я отвечу: «Конечно! Ведь я там, где родился, где мне положено быть. Это вы, как парашютики-семена, улетели далеко-далеко».

А завтра я отвезу Анну на вокзал и помогу занести в вагон ее чемоданы. В какой-то момент я почувствую себя плохо, и меня охватит странное ощущение, будто я вот-вот исчезну. Еще один шаг по перрону, и картинка блекнет, растворяясь в солнечном мареве. Но я не переступлю красную черту. Я вернусь, и волшебный лес вольет в меня новые силы.

*** Из серии "Сказки волшебного леса":
"Волшебный лес" - "Кто ты?" - "На этом самом месте" - "Меховые шкурки" - "Озерный кот" - "В зеленом свете" - "Как осенние листья" - "Подснежники" - "Искупление" - "Кувшинка"