«Получаю я, значит, рекламку по почте. Такая сякая лотерея, первая игра — бесплатная. Зачеркнул несколько цифр и отправил по адресу, ну раз на халяву. Через два дня приходит уведомление о выигрыше. Надо явиться ровно в полночь на городской пустырь, тот, что напротив кладбища. Там, мол, и выплатят. Я, понятное дело, удивился, но пошел. Халява же.
Прихожу, стою с письмом в руке. Темно, под ногами бутылки валяются, издалека фонарь светит, но бледно, как луна сквозь туман. А луны, кстати, нет совсем, потому что тучи и дождь накрапывает. Вдруг, как из-под земли, черт лохматый. Нет, реально черт — под два метра ростом, рогатый и глаза красным горят. Ты, говорит, за выигрышем? Ну я, говорю и письмо ему протягиваю. Он глянул, головой покачал, говорит, ладно. Проси, что хочешь, у тебя есть одно желание. А взамен что, спрашиваю, душу мою заберешь? А чертяка усмехается, какая, мол, у тебя душа. Так, душонка. Мне даже обидно стало. Денег, говорю, хочу — и много. Потому что когда у тебя много денег, то люди тебя уважают. Ладно, сколько. Чем больше, тем лучше, но только чтобы финансовая полиция ко мне вопросов не имела. Я человек законопослушный.
Хорошо, говорит, а как ты хочешь? Клад найти или в казино выиграть? Нет, говорю, так не пойдет. Стану игроманом и опять все проиграю. А клад все равно нужно государству отдать, ну, если по закону. Может, хочешь стать альфонсом и чтобы женщины за тебя всюду платили и вообще тебя содержали? Бабы, говоришь? Это хорошо. А когда состарюсь, что тогда? На что я в старости жить буду? Чертяка почесал себя между рогами и говорит, а если тебе стать чемпионом мира по шахматам? Там знаешь, какие деньги крутятся? Я на него руками замахал. Терпеть ненавижу твои шахматы, это ж мозгами ворочать надо. Ну да, соглашается, откуда у тебя мозги? Великим писателем тебе тоже не быть — без мозгов-то — ученым тем более, а если художником? Эта его последняя мысль мне понравилась. Художником, значит, вроде Пикассо, а тот что попало малевал, и я так тоже смогу. Вот и славно, обрадовался чертяка, распишись в получении. Да, кровью. И ловко уколол мне палец булавкой.
Иду я, значит, обратно с пустыря. У моего дома фонарь ярко горит. Ну я и написал на соседском гараже слово из трех букв. Утром просыпаюсь — под окнами толпа. Эксперты всякие, репортеры. Все на гараж смотрят. Восхищаются. Какая графика, мол, какие линии. И кто, такой гениальный, это нарисовал? Тут выхожу я весь в белом. Я, говорю, художник и есть. Толпа меня подхватывает, несут чуть ли не на руках, фотографируют. Спрашивают, у вас есть еще картины? Мы их купим за большие деньги. Приглашают на всякие выставки, в галереи, музеи разные. Я, понятное дело, обрадовался. Есть, говорю, картины. Завтра за ними приходите. Вернулся домой и быстренько все нарисовал. Благо на антресолях пара рулонов ватмана завалялась, бывшей жены со студенческих времен. Настоящие картины на холсте пишутся, но где у меня холсты? И так сойдет. Там линию фломастером провел, тут кляксу чернильную поставил. А на одной картине человека нарисовал, как в детском саду учили. Палка, палка, огуречик. Уши, как у Чебурашки. Сеятель, картину назвал. Типа разумное, доброе, вечное сеет. Должна же быть какая-то идея. Ну вы, наверное, видели, эта картина в Третьяковке висит. Солидный музей. Там ерунду не повесят.
Так я стал гениальным художником. И знаете, что обидно? Столько халявщиков вокруг развелось. Искусствоведы всякие. Статьи пишут, диссертации, докторские защищают. Подражатели вьются, как осы, копируют стиль, воруют идеи. Я за свой талант душу прозакладывал, а они что?»

Невысокий мужичок, стоящий за кафедрой, потянулся к графину, и наполнив стакан, залпом выпил. Зал взорвался аплодисментами. Преподаватели и студенты ликовали. Еще бы, на их глазах рождалась легенда, происходило становление удивительного таланта, родоначальника нового направления в живописи. Но никто из них, явившихся на встречу с самым модным художником современности, не слышал его бредовой речи. Потому что сладкий голос в их головах тут же заменял слова — другими, и получалась гладкая история о творчестве, жизни и непростом пути к признанию и славе. Даже фамилия художника — Пупкин — звучала не как Пупкин, а красиво и необычно, на итальянский манер.