Иван сам не понял — давно ли он оказался в кровати на перине с натуральным гусиным пухом. А это, кстати, о многом говорит… Ни жары тут вам, ни холода, свет приятный и не яркий. Остаётся только дрыгнуть ногой, потянувшись в истоме, когда мышцы в собственное удовольствие непроизвольно ловят долгожданное расслабление, а мозги желают непременного просветления после долгой умственной работы. В общем – покой нужен, и он просто необходим для любого человека, даже под землёй. «А ведь я под землёй» — прошептал Иван.

Эти мистические проявления начались давно, и Иван никак не мог доказать сам себе, что это происходит во сне. Ну как может во сне приснится, что тебе сниться сон, а в том сне тоже самое… Тем более, если тебе не предстоит в нём бултыхаться в бурлящей огненной лаве, а выступать всего лишь в качестве приглашённого туриста. Нет секрета здесь, ведь такого Ваня уже насмотрелся, что однажды даже не сдержался и разревелся, словно баба какая, хотя местами было очень интересно.

Стали мерцать сонные блики и в воздухе витало, мол, всё прекрасно и приятно, пока что этот мир мне мил, всё так чудесно и занятно, но голос Льва Николаевича Толстого с потолка раздался. Откуда взялся — не знает никто, хоть читал его Иван давным-давно и даже недолюбливал этого знаменитого писателя. Монотонный голос Льва, пробивающий всё на своём пути, вкрадчиво давая установку, от которой совсем не просто было отказаться:

— Ваня, дружище, ведь вы не за деньги спать завалились, а для дела в первую очередь. Мы же договорились вперёд, забыли? — Забыл? Да я и не помнил…
— Прошлое человека содержит множество событий — вам нужно такое, как бы это сказать, душевное что ли. Но здесь главную роль опять будет играть подсознание, которое само и с помощью вселенской мысли будет выбирать те ошибки, предназначенные для исправления. А вам следует поднапрячь извилины и начать разматывать собственную жизнь в обратную сторону, хотя бы с этого момента.
— Ничего не понимаю… Что мне делать-то?
— Первый шаг сделан — вы уже перемололи часть переживаний, случившиеся за последнее время. Пошли далее… Ведь не обязательно пускать в обратную сторону каждое движение — вы должны постараться увидеть ряд сменяющих друг друга образов, связанных с прошедшими событиями.

Иван такого дал вдруг храпака, непродолжительного, но дюже громкого, что могло показаться будто зашатались стены.

— Так-так… Вижу – дело пошло… Теперь ускорьте смену образов. Ага, вот они идут уже быстрее… Мелкие события пропускаются, важные замедляются, но тоже остаются в стороне. Годы стремительно несутся назад и приближается нужный отрезок, который бы вам хотелось увидеть в данный момент. Здесь нужно опять замедлить скорость проявления образов и придать им некую детализацию. И вот он… — тот отрезок времени, который нас привлекает. Вы, Ваня, уже во всех деталях видите интересующее вас событие. И можете даже в нём поучаствовать. Но, предупреждаю — вас никто видеть не может и с самим собой можете встретиться только сизым облачком, к примеру. Да и его, этого облачка, никто даже не приметит. Такого рода путешествие многому чему научит, а ещё больше озадачит. Разумеется, без согласия вышестоящего начальства, я бы не решился на проведение данного опыта. Вижу, что всё в порядке — действуйте!

Ах, как сладко проснуться утром ранним, утром летним от неимоверных ароматов свежеиспечённых пирогов и ватрушек! Их давно уже вытащили из русской печки. И лежат они духмяно-румяные под льняными полотенцами на противнях, которые с особыми удобствами примостились на поверхности почти всего стола. Бабушка Дуня давно уже заботливо прошлась пёрышками, связанными в пучок, по горячим творениям из теста, создавая аппетитную корочку, дабы масло, сдобренное сырым яичком придало выпечке наиболее соблазнительные формы.

«На зарядку, на зарядку… На зарядку, на зарядку становись!» — трещало милое деревенское радио, висящее под портретом невесты – семнадцатилетней Евдокии и жениха — Григория в военном обмундировании времен первой мировой войны.

— Сегодня же «Радио-няня», как бы не пропустить, — потягиваясь, бормотал мальчонка. —

Обалдеть… — ошарашенно смотрел на мальчишку Ваню Иван из дальнего угла комнаты, находясь, как раз под иконостасом, вместе с которым также красовался в деревянной рамке портрет вождя всех народов Сталина. — Это ж я! Я — настоящий! Я — всамделешный!

Паренёк, скрипнув пружиной старого матраса, спрыгнул с постели и подскочил к столу. Не умываясь, он скинул чистую тряпочку с крынки и налил в кружку прохладного козьего молока. Тут же в ход пошла большущая куженька величиной с добрую тарелку. Так в деревне огромные ватрушки с невероятно вкусным творогом величали.

— Сколько же мне годочков тут? — говорил про себя Иван, двигаясь, если так можно сказать про бесплотную тварь, ближе к столу. — Лет тринадцать, наверное… А бабушке? Посчитать здесь просто, ведь она родилась ровно в одна тысяча девятисотом году, а значит ей семьдесят шесть лет, примерно. До девяносто четырёх ещё довольно долго. Ах, как куснуть куженьку хочется!

Иван протянул руку, которая невозмутимо прошла сквозь выпечку, а следом и через крышку стола. Вдруг, он увидел, что мальчонка насторожился и с тревогой посмотрел в его сторону, как бы почувствовав, что он здесь не совсем один.

— Бабуль! — закричал он.
— Што, милай? — гремела ухватом возле печи бабушка.
— Тут опять кто-то есть! Показалось, будто прям рядом шевельнулось… Опять што ли домовой?
— А как же! И домовой вполне может прибегти на такие-то вкусности! День-то сёдня какой пригожий займается, не иначе вёдро буде. Господи, благослови, може и ангелочек твой пожаловал.
— Какой ещё?
— Обыкновенный, дитятко – хранитель твой.
— Опять ты про своих Христов-спасителей мне-пионеру, лапшу на все ухи будешь вешать?
— Ах, не приведи, господи… Во имя отца и сына, и святого духа… За едой-то хоть не кощунствуй! Ирод, да и только!
— Ага… А сама-то, так и не ответила намедни, как от Адама и Евы мир расплодился, если у них было только два сына. От кого же дальнейшее население произошло?
— Замолкни, нехристь, олух царя небесного! Вот, ужо боженька тебе в лоб задаст камушком увесистым!

Иван, не знаю, что на него нашло, но не стерпел мальчишеских выкрутасов перед родной бабушкой и влепил, что было силы, затрещину по затылку. Вышло так, что самому себе. Но, что такое? Рука пролетела сквозь стриженную под полубокс голову и, словно подвешенная на пружине, вернулась пулей восвояси. А меньшой Ванечка схватился за затылок рукой, будто почувствовал что-то.

— Ух ты! — удивился он, глядя непонимающе на иконы.
— Значит, я могу ещё что-то в этом прошедшем для меня мире, — сказал взрослый Иван и, не желая больше выдавать собственного присутствия, взобрался на полати, благо они были приколочены от печки да над дверью, откуда можно было наблюдать за всеми передвижениями по избе.

Удивительное дело, ведь каждый из нас размышлял когда-нибудь, да не однажды, мол, с сегодняшним умом-то, ух, если б вдруг кинуться туда, в то детство золотое… Уж тогда бы, наверняка, жизнь пошла бы другим, на всю ребячью голову насыщенным, более положительным в полезную сторону курсом. Ничего подобного… Хотя, точно также думал раньше и Иван, но только не сейчас, когда самолично сподобился встретиться с самим собой и увидел всю картину прошлой жизни собственными глазами. Мол, если дать этому мальчонку ума вроде моего, вдруг поразило Ивана, словно молнией, то ни черта из него путного не вышло бы никогда в жизни. Нет, конечно, вахлак бы вместе с придурком получился бы непременно, и жил бы даже неплохо, а самое главное — богато, но без детства, как такового — просто необходимого для дальнейшего развития. Мол, может оно, детство, и не нужно вовсе? Продолжал размышлять Иван, рассматривая узорчатые деревянные стены. Только сейчас, когда он увидел самого себя, в столь малолетнем возрасте, в голову стали приходить удивительные мысли о том, что именно в таком непосредственном состоянии, не обременённом житейскими проблемами, закладывается в маленьком человечке зачатки духовности и творческого начала, когда он свободен, пусть в наивных пока желаниях и мечтах.

А ещё Иван смотрел из-под потолка на бабушку. На милую, добрую бабушку. Она возилась со своими чугунками возле печи и совсем не подозревала, что за ней наблюдает с любовью великой, какая только есть на всей земле-матушке, давно уже взрослый внук. Смотрел и на глаза наворачивались слёзы, ведь не зря, видимо, он попал именно сюда и не только для того, чтобы лишь на себя полюбоваться.

«Ведь я же видел её тогда совсем другой, — говорил он сам себе, — и воспринимал с детскими чувствами милую бабушку просто так, как само-собой разумеющееся и даже в голову не приходило представлять бабулю с духовной стороны, чтобы боготворить её и лелеять».

— Ванька! — раздался крик с улицы, — пошли уже, долго ждать-то?
— Ба, я на речку! — сказал тот и, схватив удочку в коридоре с консервной банкой, в которой со вчерашнего дня томились дождевые червяки, выскочил босиком во двор.

Большой Иван с небывалым восторгом плёлся за ребятнёй, идущих под гору к реке. Вот она — речка детства! Ох, сколько здесь было выловлено за время летних каникул пескарей? Не перечесть. Бывало, на десяток червяков до сотни рыбёшек можно было натаскать за пару часов. А бабуля потом на здоровенной сковороде их в печь и сверху яйцо! Ох, слюнки от самой лучшей и вкусной рыбы на свете текут даже у привидений!

Да уж, что только в такую минуту не приходит в голову. А в неё, родимую, приходили и приходили, без всякого на то замедления, мысли, да о том, что увы, а может и к лучшему, ведь перед глазами совсем другой пацан виделся. Не такой, каковым представлялся до сего момента. Этот хоть наивен и несмышлён, но живой и настоящий. Не продукт потребительского общества, где всё навязывается словно стаду баранов. Не искушённый этот Ванечка и, в собственных представлениях о правде жизни ему ещё только предстоит на собственном опыте убедится — что, как, и почему.

Ведь, как не крути, мы всё же корректируем свою память и чем дольше живём, тем больше изменений в извилинах. Потому и представляем себя в прошлом такими, какими на самом-то деле и не были. Конечно, вся правда лежит под корочкой подсознания, но редко, очень-очень редко мы им пользуемся. И ещё… зачем, мол, мне такое детство, думал Иван, в которое я вернулся бы только для того, чтобы поправить своё собственное потребительское положение, от которого так тошно порой становится, особенно в нынешнее время, что хочется неимоверно забросить всё к чертям собачьим и уехать навсегда в деревню или, чёрт возьми, скрыться с глаз долой, хотя бы в преисподней.

Мальчишки болтали о чём угодно и несли языком неосторожным, что в головы им только не придёт. А Иван уже понимал, будто неспроста всё это видимое затишье с божьей благодатью, но очень хотелось оказать посильную помощь при ловле рыбы. Может, какую щуку удастся к крючку прицепить, вот было бы здорово! А и прицепил здоровенного налима самому себе! Но, видимо, не для такого волнующего момента нырнул он в прошлое. Перелистнулись события в одночасье и оказались вдруг все в берёзовой роще.

— Смотри какая тонюсенькая и высоченная! — кричал один из деревенских подростков. — Щас я на ней скатнусь!

Вспомнил Иван то бесшабашное время золотое. Вспомнил и, как на берёзах качались, взбираясь чуть ли не до самой макушки, плавно опускаясь на землю. Ведь, словно на парашюте, держась обеими руками за берёзовую «стропу», они через небольшой промежуток времени приземлялись с чувством величайшего наслаждения, касаясь ногами тверди. Вспомнил также, как он упал спиной, чудом её не сломав потому, что едва не наткнулся на пенёк, стоящий буквально в пяти сантиметрах от него. И вот…

Вот он – тот случай! Опять неминуемо приближается. Где ещё эта сосёнка взялась среди берёз, вокруг стоящих. Тоже стройная и высокая. Эх, была-не была — полез…

— Куда ты? — кричал бесполезно Иван себе же — Ваньке. — Это же сосна, чудак-человек! Сосна не гнётся! Сломается!

Куда там… "Баххх"! — хрустнул стволик.

— Аааааа! — заорал Ванюшка.
— Что такое, не может быть! — орал и сам Иван.

Ванечка бухнулся плашмя спиной со всего размаха на тот самый пенёк! Ужасная боль промчалась дико через весь сломанный позвоночник и ударила в голову, принося с собой сразу после душераздирающего крика полное непонимание большому Ивану, и непредвиденную страшную кому маленькому бедному Ванечке.