Время – как круги по воде. Месяцы и годы – бесконечно долгими кругами, что беззвучно распадаются над головою его, каноэ листьев качаются на волнах, крашенные в ненавистный ему красный цвет, цвет осени и запекшейся крови. Он пробует воду на вкус – горчащую водорослями и илом, холодную озерную воду, вынюхивает солоноватый след. След выводит его на прибрежные камни, к исходящему визгом и собственной кровью розовопузому поросенку, с копытцами, стянутыми веревкой, мечущемуся у воды, точно рыба, раненная острогой. Он запускает зубы в раздутые салом бока, хрустит костями и сухожилиями, чувствуя в ушах замирающий визг, а потом, когда от поросенка остаются только красно-бурые пятна на прибрежных, гладкомордых камнях – вновь уходит на дно, слушать шепот Оканагана и вести счет кругам по воде, бесконечно долгим кругам над его головой.

…Тысячу тысяч кругов назад – его звали Нед Уотсон, Бродяга Нед, тощий, как высушенная палка из можжевельника, рыжий траппер-охотник, Нед-Затеряйся-В-Лесу. Змеино-извивистые тропы силками сплетались под ногами его, обутыми в сношенные сапоги, смеясь, он выпутывался из силков и шел дальше – ныряя в черное нутро леса, чтобы вынырнуть недели спустя, у прилавков фактории, с ног до головы увешанным бобровыми шкурками, словно лентами – индейский тотем.

Той промозглою осенью, желто-рыжей, разноцветно-ленточной осенью, он впервые надолго застрял в лесу, увяз, как в дождями размытой грязи увязают копыта коней, досадовал неудачной охоте, проклиная всех индейских богов, запивая досаду огненно-обжигающим виски… пока индеец по имени Старый Лис не встал на пороге его охотничьей хижины, ногами, обутыми в мокасины, не потревожил ее половиц.

– Доброй охоты, бледнолицый брат, – сизый дым плыл из трубки Старого Лиса, змеино-гибкими кольцами, извиваясь, шел в потолок, змей впивался в собственный хвост, ранил самого себя невесомо-исчезающим жалом... – Ружье, которое мне продали твои братья три зимы назад, упало в реку и больше не стреляет. Продай мне свое второе ружье, которое ты держишь в запасе.

Белые, как снег над Оканаганом, орлиные перья качнулись у лба Старого Лиса, согласно кивая словам его. В прозрачном, осенним холодом разлившемся небе, орел распахнул свои необъятные крылья, и в черных, словно сожженные уголья, зрачках его отразилась трапперская хижина, крыльцом своим вросшая в прибрежный оканаганский песок, озерными водами омытая хижина... Орел смежил веки – и хижина спряталась в илисто-серую тьму.

…Они сторговались на дюжине бобровых шкур, и ни шкуркою меньше. Нед гладил их, расстеленные на столе, густым, как медовая патока, мехом обволакивающие ладони его бобровые шкурки, добытые куда как более удачливыми охотниками, чем он… а потом взял в руки оставшееся ружье, и, передернув затвор, вышел на порог хижины, в предночные сумерки Оканагана.

– Верни мне ружье, старик. Я передумал. Черт раздери всех твоих краснокожих богов, я передумал продавать!

Узкомордой, разбуженною ото сна змеей – ружье Старого Лиса смотрело на него прищуренными дулами глаз, и раньше, чем свинцовые взгляды их пронзили куртку на груди Неда – Нед выстрелил, чуть пониже белым колышущихся в темноте перьев, и Старый Лис покачнулся, и беззвучно откинулся на спину, падал и падал на прибрежный озерный песок, в волнами набегающие оканаганские воды… Воды выкрасились рыжевеюще-красным.

– Сам виноват. Я же сказал тебе…

Черный столб вырос над Оканаганом, словно там, глубоко под водой, разверзлись врата в преисподнюю, словно, радуясь наступившей свободе, сотни демонов Оканагана рвались наружу, воя, как надвигающийся ураган, мчались по воде прямо к нему, онемевшему от ужаса Неду… словно сам Оканаган распахнул над ним грозную, многозубую пасть, сточенными клыками камней впился в плечи его, раздирая до крови.

И прежде, чем острые, как нож, клыки с хрустом сошлись на его шее, Нед взглянул в глаза – гладкокожего, точно змей, лошадиноголового чудища со щетинистой мордой… глаза плакали, истекали в песок прозрачной оканаганской водою, серые, как прибрежные камни, странно-человеческие глаза. А потом сумерки вокруг Неда сделались совершенно черными, с жадностью поглощая собой лес, хижину, озеро и окрашенные кровью перья на песке его, темно-озерном песке. А потом – сумерки развеялись, точно утренний холодный туман, разошлись перед глазами Неда, долгими кругами по воде. Первый, второй… стадесятитысячный круг...

Время – змей, пожирающий собственный хвост, великий змей озера Оканаган. Его зелено-бурая кожа пахнет водорослями и рыбой, скользкие от слизи ласты его режут озерный ил. Он слишком велик для своей колыбели – разросшееся до невообразимых размеров чудовище, порожденное в ночь, когда умер Нед Уотсон, Нед Бродяга, Нед-Затеряйся-В-Лесу. Он сбрасывает старые имена, хоронит их, точно отжившую свое змеиную кожу, глубоко на озерном дне, среди обломков каноэ и белесых костей – Нха-а-тик, Найтака, демон озера Оканаган. Извиваясь, точно бутылочный штопор, он ввинчивается в бледно-синюю воду, плывет, мимо лесом заросшего берега – туда, где стальными остовами ног погружаясь в белесые волны, над верхушками леса высится мост. Подняв голову, он приветствует поезд – своего сухопутного брата, с гулом мчащегося по мосту. Пассажиры кричат, высунувшись из окон, и крики их застревают в ушах его, подобно поросячьему визгу. Он уходит на дно, пузырьками сплевывая из пасти режущие слух голоса. Засыпает, свернувшись кольцом, зубами впившись в чешуисто-гладкий хвост… и кленово-рыжими листьями сны плывут по воде, разбегаясь кругами, бесконечно долгими кругами над его головой.

…Тысячу тысяч кругов назад – он открыл глаза, заживо погребенный во чреве Оканагана, разодранный на куски – и сросшийся вновь, точно дерево под топором дровосека, корявое, истонченное дерево, наклонившее к озеру ветви свои. Возвышаясь над водою, как ствол, он разглядывал свое отражение – лошадиную голову с жесткой, щетинистой гривой, рыбье-скользкие плавники, липкие от придонного ила. Он дал плавником по воде, и озерное зеркало разбилось, разлетелось осколками брызг, и в каждом солнцем слепящем осколке – дразнило, хохотало над ним его новое отражение, и не было силы заставить его замолчать.

«Посмотри на меня!»

Нед взглянул в глаза – гладкокожего, точно змей, лошадиноголового зверя со щетинистой мордой, черной, молчаливою тенью тянущегося за спиною его, змеино-длинной закатною тенью. Тысячу тысяч закатов назад он был воином племени оканаган, песнь войны пел его боевой томагавк, рассекая холодно-озерный воздух. Он ступал по траве, хоронящей сторожкого зайца, он подкрадывался к оленю, сжав в ладонях ясеневый лук, в накидке из кожи бизона – он плясал у ночного костра, под гортанные крики шамана, и багровые отблески пламени расцветали на коже его обжигающе-медным.

Он родился в ночь, когда томагавк его вкусил крови вождя, острым, волчье-наточенным зубом впиваясь в гортань, красным окрашивая бледные оканаганские камни. В ту ночь воды Оканагана расступились, давая дорогу духам, бесконечно голодным, яростным духам озерных глубин. Длинными, костлявыми пальцами духи рвали его на куски, черными, точеными клювами пили кровь из разорванных жил, а останки его – бросили в Оканаган, гневной, приливною волной кидающийся на берег.

И он проснулся, в мягко-илистой колыбели, среди ракушек и рыб, открыл глаза предрассветному солнцу, бьющемуся сквозь толщу воды… тысячу тысяч рассветов назад, оранжево-рыжих рассветов над вечным Оканаганом, прекрасным и проклятым Оканаганом, прячущем на дне своем тысячи тайн…

«Я устал служить ему, брат. Теперь – твоя очередь… Посмотри на меня!»

И Нед смотрел, как он выходит на берег, скрыв собою рассветное солнце, громадный, точно живая скала, как, покачнувшись, ложится на камни, и воздух клубится из-под ноздрей его – сизыми облачками пара. Как, плавленое солнцем, тело его необратимо меняется, тает, теряет свои очертания, коричнево-золотистою лужей впитывается в озерный песок… Солнце плеснуло под веки, острыми, обжигающе-золотыми брызгами, и Нед прищурился, а когда вновь открыл глаза – на берегу лежал труп индейца, древесно-засохшая мумия в высоком уборе из перьев, белом, как пена на оканаганских волнах… тысячу тысяч волн, кругами по озерной воде…

Время – волны Оканагана, выгрызающие песчинки из берегов. Он терпелив, он бесконечно ждет, вглядываясь в берег, и тысячу тысяч ударов волн спустя – его терпение вознаграждено.

…Они выходят из леса, один за другим, и холодной, душащей ненавистью полнится сердце первого, и овечьим страхом – сердце второго. Они стоят у Оканагана, пеною бьющего под ноги им, настороженно затаившегося Оканагана, и голоса их, еле слышные поначалу, перерастают в отчаянный крик, заглушая оканаганские волны. Потом – один из них выхватывает из-за пазухи пистолет, и черный, тьмою пропитанный ствол его смотрит в грудь второго. А потом – он спускает курок, с коротким сухим щелчком… точно старое, искореженное временем дерево ломается надвое под порывами ветра, с хрустом падает наземь, желто-красными брызгами листьев усеивая прибрежный песок.

Тысячу тысяч листьев – кругами по воде, бесконечно долгими кругами. Он больше не в силах вести им счет.

«Я устал служить ему, брат. Теперь – твоя очередь… Посмотри на меня!»

Он поднимается из воды во весь рост – черный, невообразимо огромный столб над бушующим Оканаганом, лошадиноголовое чудище со щетинистой гривой, грозной пастью своей нависающее над помертвевшей от страха крошечной человеческой фигуркой на берегу.

И время откатывается назад – волной, налетевшей с разбега на прибрежные скалы, и замирают круги по воде.

_____________________________________________________________________

Нха-а-тик, Найтака ("озёрный демон" в переводе с индейского) или Огопого – чудовище, обитающее в канадском озере Оканаган. Согласно индейской легенде, в него был обращен некий бродяга, убивший на берегу озера почтенного старца. Чтобы задобрить чудовище, индейцы приносят ему жертвы, бросая в воду какое-нибудь животное. По описаниям очевидцев, Огопого – это гигантский змей длиной около девяти метров, с четырьмя плавниками и головой, напоминающей лошадиную.