На первом этаже дома, приспособленного то ли под подсобку, где хранилось всё, что было жалко выбросить, то ли под летнюю кухню, где обычно стряпались все зимние заготовки, на столе, застеленном полинялой клеёнкой, были разложены сырные головы. Хозяйка, беззвучно шевеля губами, мерной кружкой засыпала в эмалированный таз крупную соль. Женщина уже досчитала до семи, когда в дверях появился муж. В руках было что-то небольшое, обёрнутое в газету.

Вараздат ладонью смахнул с края стола натёкшую из-под сыров сыворотку, ещё и краем рукава вытер насухо. Но не удовлетворился результатом и завернул угол клеёнки. Молча и торжественно поставил свёрток на стол. Аккуратно развернул бумагу.

Жена с полминуты соображала, с чего начать и, наконец, разразилась праведным гневом:

— Ты, что, тутовку последними мозгами закусил? Это ж надо додуматься — выбросить такую прорву денег на безделицу, когда… — хозяйка не успела озвучить список предполагаемых дел.

— Успокойся, — сказал Вараздат. — Это подарок. Ованес для нашей Баво вырезал.

— Ованес?! Какой Ованес?

— Ну, родич мой, — Вараздат задумался, подсчитывая степень родства, — троюролный, нет… четвероюродный, кажется.

— Это который молотком стучит на кладбище?

Мужчина кивнул.

— Зачем? — женщина с недобрым прищуром посмотрела на мужа.

— Зачем стучит? — не понял тот.

— Зачем ему приспичило что-то дарить нашей Бавакан?

— Ну, так по-родственному же.

— Столько лет наш дом стороной обходил, через губу здоровался, даже на атамхатик Вараздатика не пришёл, хотя приглашали. И вдруг — подарок. По-родственному!

— Не мели ерунды, женщина, — спокойно произнёс дед. — Стороной обходил, потому что не по пути. А здоровается … да он же со всеми так здоровается. Да и в гости ни к кому не ходит.

— Вот это и подозрительно, — задумчиво произнесла Астхик, вытерла мокрые руки передником и взяла шкатулку. Погладила резную лакированную крышку, провела пальцем по отшлифованным стыкам. — Красивая.

Вараздат внутренне выдохнул: первая волна жениного гнева благополучно миновала.

— А замок зачем? А ключ где? — снова нахмурилась женщина.

— Так это же не простая шкатулка. Смотри, на крышке прорезь есть.

Жена непонимающе смотрела на него.

— Это копилка! — сообщил Вараздат. — Будем девочке собирать на… на приданое, — вдруг придумал он. — А потом, если захочет, и всякие женские побрякушки будет в ней хранить.

«Приданое» было железным аргументом. О будущем собственных дочерей Астхик заботилась загодя, чуть ли не с самого их рождения — поэтому и семейный бюджет не слишком пострадал, и сватьям рта раскрыть не позволила.

— Ну, допустим, — смягчилась хозяйка. — Но ключ-то где?

— А ключ, — мужчина похлопал себя по карману, — у меня будет. Чтоб ни у кого соблазна не возникало деньги таскать.

Астхик чуть не задохнулась! Ей, конечно, были известны все мужнины тайники, которые тот, подобно белке, прячущей орех под ворохом прелой травы, усердно, но безуспешно маскировал. Однако последние слова благоверного обидели её не на шутку.

— Подумаешь! — она сунула шкатулку мужу прямо в руки. Уставилась на кружку, которой отмеряла соль и рассердилась уже по-настоящему: — Самому делать нечего, так и мне работать не даёшь!

Вараздат хмыкнул.

— Как будто без меня бы не сбилась, — сказал он вполголоса и вышел.

Астхик, пунцовая от негодования, гремя ведром сильнее обычного, вылила воду в эмалированную лохань с солью и принялась яростно размешивать, определяя «крепость» рассола свежим куриным яйцом. Сначала этот «индикатор» камнем ушёл на дно, и она в сердцах бухнула ещё полкружки соли. Теперь яйцо всплыло больше положенного — пришлось добавить воды. Наконец, диаметр выглядывающей из рассола яичной попки удовлетворил женщину. Тогда она плотно уложила сырные головы в большую кастрюлю, залила рассолом, придавила старым, оставшимся еще от свекрови, подносом, сверху — ополоснула и водрузила в качестве гнёта гладкий, отшлифованный речными течениями, камень.

Что же касается шкатулки, то она вполне ожидаемо не заинтересовала маленькую девочку, зато вызвала конфронтацию между свекровью и невесткой по поводу того, в чьей комнате будет стоять эта красота. Но дед и в этот раз проявил твёрдость и погасил назревавший конфликт, рявкнув, что шкатулка будет стоять «здесь!», и унёс её на нейтральную территорию — в большую комнату, которая традиционно именовалась залом. Жена Вараздата, также демонстрируя стойкость духа, молчаливым решающим аккордом водрузила шкатулку-копилку на нижнюю полку застекленного буфета. Там, среди больших хрустальных ваз, которые чешские умельцы качественно штамповали для вполне прикладных нужд, но большинством хозяек использовались исключительно в декоративных целях, эта резная шкатулка обосновалась на многие годы.

В качестве уравновешивания любви к внукам для маленького Вараздатика была приобретена стандартная копилка в виде вислоухого зайца с заветной пробкой. Преимущество этой опции сообразительный мальчишка оценил довольно скоро — практически с тех пор, когда первые шаги сменились уверенной пешеходностью. При первых звуках мотороллера мороженщика, который дважды в неделю осчастливливал своим присутствием сельскую детвору, маленький Вараздат уже не испытывал судьбу, клянча мелочь у ответственной за семейный бюджет прижимистой бабушки, а аккуратно поддевал затычку обкусанным до крови указательным пальчиком, выбирал из своего богатства монетку побольше и мчался к сельмагу, мечтая только об одном: чтоб не закончилось его любимое мороженое — с шоколадной корочкой и с капелькой вишнёвого джема внутри.

Вараздат-старший сдержал слово: исправно пополнял содержимое обеих "банковских ячеек". Делал он это сразу после ухода почтальона, разносившего положенную государством крохотную пенсию. Все ветераны труда и нелёгкой сельской жизни, даже те, которые жили в шаге от почтового отделения, смиренно ожидали однорукого Григора, благодарили его за доставку кто грошиками, кто угощением «что Бог послал». И он, приняв мзду, направлялся по следующему адресу, кляня на чем свет стоит поганую жизнь, вечно беременную жену, ненавистную работу и своих родителей, вовремя не обративших внимания на нагноившийся палец своего пятилетнего сына.