История со шкатулкой удивительным образом сблизила заказчика и мастера. Поначалу Вараздат изредка, как бы невзначай, наведывался к варпету Ованесу, проверяя, не забыл ли последний о данном обещании. Потом, когда копилка была готова — причём по своей красоте она превзошла все самые мыслимые ожидания Вараздата, — мастер наотрез отказался брать за работу деньги.

«Нет, — твёрдо сказал он. — Это подарок. А кроме того, это я должен тебя благодарить. Давно не работал с таким удовольствием».

Тогда Вараздат налил в литровую бутыль тутового самогона, из жениных запасов тайком вынес банку говяжьей кавурмы, запечатанной внушительным слоем топленого масла и понёс к Ованесу отмечать удачное завершение совместного предприятия.

Было выпито и за здравие, и за упокой. Кавурма просто таяла во рту, чем ещё больше распаляла аппетит. В конце старики пришли к обоюдному решению, что как ни крути, но они друг другу не хуже родных братьев, потому что приходились родственниками и по материнским, и по отцовским линиям. Братание это было прервано женой Ованеса, которой, несмотря на негласное правило оставаться на посту «до последнего гостя», на сон оставалось всего два часа — ведь у сельской живности, парно- и непарнокопытной, свой распорядок дня. Поэтому, отчаявшись мелькать в дверях в надежде, что супруг внемлет её молчаливым намёкам, женщина без спросу принесла две чашки чёрного кофе, что означало окончательное завершение банкета.

А потом, как-то незаметно, между Вараздатом и Ованесом завязалось некое подобие дружбы — немногословной, мужской. Чаще именно Вараздат заходил к приятелю. Молча наблюдал, как из камня проступает затейливый витой узор, появляются узнаваемые, хоть и приукрашенные черты так и усопшей в девичестве полгода назад старой Назик-куйрик* .

Бавакан, невольно ставшая причиной этой дружбы, годам к семи утратила свою уникальность. Зубы стали выпадать в срок и в правильном порядке. Шепелявила она так же, как миллионы её беззубых сверстников. И в остальном тоже мало чем отличалась от других детей.

Астхик безуспешно пыталась приобщить Бавакан к мелким домашним делам, однако та не могла даже петрушку от кинзы отличить. Бабушка уже и не возмущалась, а только молча поджимала губы, когда непутевая внучка к томящемуся на огне спасу** приносила пучок не той зелени. Ни объяснения, ни демонстрация очевидных различий этих двух трав не приносили плодов. И в школе, где на четыре ученика приходилось пять учителей, девочка добросовестно училась на твердые тройки.

— Господи, в кого же она такая бестолковая, — косясь на невестку, не спрашивала, а скорее констатировала бабушка, — Кто ее такую замуж-то возьмет. Ни по дому помочь, ни книжку почитать. Ей бы только с дедом, таким же бездельником, по дворам шастать.

Однако по последнему пункту бабушка, точно, лукавила. С дедом Бавакан ходила в гости только в варпету Ованесу.

Тот очень сдал. Последней его работой был хачкар*** из красного туфа, в нижней части которого он вытесал имя своей жены и две даты. Подумав, там же приписал и себя с годом своего рожденья.

Варпет окончательно отошел от дел, передав свое ремесло сыну. Тот не стал заморачиваться. Просто купил гравировальный станок для лазерной резки и стал штамповать надгробья. Народу нравилось: и быстро, и похоже. И буковки такие ровные, красивые получались. Варпет Ованес считал все это баловством, и работу сына, несмотря на фотографическую точность, иначе как мазнёй не называл.

После смерти жены он потихоньку перебрался на первый этаж, где раньше была его первая мастерская. Сначала он перенес туда свою подушку и одеяло, обосновав это тем, что иногда хочется и днём вздремнуть. Потом сюда же перекочевала небогатая смена белья. В конце концов, на «ты подумал, что люди скажут?» он объяснил обиженному сыну, что не может спать в комнате, где всю жизнь прожил с его матерью, а люди посудачат и найдут новую тему.

Вместе с ремеслом он передал сыну и львиную долю почтения, которым пользовался у односельчан в недавнем прошлом. Поэтому гости в его неоштукатуренном холостяцком жилище были редкостью. Регулярно к нему наведывались только Бавакан со своим дедушкой. Дед — пропустить стаканчик заначенной от «всевидящего ока» тутовки. А внучка... Наверное, она и сама не знала, что тянет её сюда — в этот прокуренный, плохо проветриваемый полуподвал с двумя неспешными стариками.

Всякий раз, переступая порог этой дышащей сыростью и холодом кельи, Бавакан замирала в восхищении, словно попадала в сказочную пещеру. На нижней полке, прибитой к стене варпетом Ованесом почти пятьдесят лет назад, были расставлены обломки разных камней, чаще неотесанные. Увидишь такой, просто отбросишь в сторону, чтоб не мешал на дороге. Их тут было много: гладких и шершавых, с дырочками, как бабушкин сыр, матовых и блестящих, как стекло. И все такие разноцветные: черные, серые, в полосочку, оранжевые, белые, какие-то непонятные — для такого цвета, была уверена Бавакан еще не придумали названия. Над этой полкой возвышалась вторая — девочка встала на цыпочки, чтобы рассмотреть — здесь были аккуратно разложены невиданные инструменты.

— Это стамеска, — видя в глазах ребенка неподдельный интерес, объяснил мастер, — А вот это…

— Карандаш! — угадала она.

— Ну, да, — усмехнулся мастер, — карандаш для камня. Чертилкой называется. А вот это как назовешь? — он снял с полки несколько стержней, лопаткой заостренных на конце.

Девочка пожала плечами.

— Это скарпели****. А знаешь, кто еще ими пользуется? Хирурги! — без тени сомнения заявил мастер. Он даже придал собственному утверждению философское объяснение, — Хирург при помощи скарпеля лечит тело, а резчик — душу.

— Как так? — внезапно протрезвел дедушка Бавакан.

— А так. Когда вырезаешь надгробье, успокаивается душа усопшего, потому что о нем осталась память. Кроме того, становится спокойно на душе у родственников, которые с честью проводили своего близкого.

— М-даа, — задумчиво почесал в затылке дед, — это ты, Ованес джан, правильно сказал. Хорошо, когда помнят. Вот я, — глаза его заблестели, — несколько лет назад выиграл в лотерею — не поверишь! — целый холодильник! Мне позвонили с телевидения, сказали, что мой выигрыш красиво, как невесту, упакуют, бантом обвяжут и торжественно, под музыку, вручат из рук в руки. Я даже речь подготовил. Мол, на последние деньги купил лотерейный билет, и на тебе — такой крупный выигрыш! И что же ты думаешь?! Разве кто-нибудь вспомнил о своем обещании. Э-эх, — он утер глаза рукавом рубашки.

— Дедушка, — на обратном пути спросила девочка, которая слышала в разных вариациях эту историю про холодильник и уже не понимала, где правда, где вымысел, — а зачем нам еще один холодильник?

— Э, Баво джан, ты еще маленькая. Вот вырастешь, поймешь. У человека должна быть мечта. Без мечты плохо.

* куйрик — сестра
** спас — кисломолочный суп
*** хачкар — дословно крест-камень. Вид армянских памятников с изображением креста
**** скарпель — инструмент для ручной обработки камня