Он пил обыкновенный, человеческий чай, обжигался и повторял: ребята… Когда пришел в себя, священник засобирался:
- Пора. А то до вечера не управимся.
- Куда вы? - вскинулся Аладьев. – А можно я с вами? я здесь один не останусь.
- Так мы это… к ведьме идем, - вмешался чернявый. – Тебе бы к дороге, - и он махнул в неопределенном направлении.
- Жечь идем ведьму, - оскалился рыжий и потряс топором.
- Идем с нами, - сказал священник. – Нам помощь нужна. Спасу от нее нет. Вот крест железный несу, у Ивана соль в рюкзаке да вода святая.
Аладьев колебался:
- Да я вот… - он показал свои ноги в шарфах.
- Потом подвезем тебя. Пока не можем, к полудню движется, стемнеет – у нечистой сил прибавится, надо до петуха.

Вчетвером они брели по рыхлому снегу. Лес замело, вьюжило; сыпать начало, по-видимому, с рассвета. Но все же Аладьев помнил, что небо минувшей ночью было звездное, и мороз – в теплом в этом году августе – даже не грезился.
- Снегу-то… Это как же так? – тихо сказал он. - Когда ж выпало? По прогнозу тридцать два обещали…
- Морозу-то? – осведомился Ванек. – Не, около пяти.
- Да нет… тепла.
Мужики заржали, пластами посыпался снег с лапника, снежная дымка кружила, охлаждая и без того ледяной лес.
- Так ведь февраль, какие плюс тридцать два? – хохотнул Ванька.
- Как февраль?? Не может быть! – вскинулся Аладьев.
Поп вгляделся в его лицо:
- Ах ты господи… - забормотал: - Ах, тварь… прости господи! тварь…
Он перекрестился, запрокинув лицо; верхушки елей - темные, угрожающие - сошлись над его скуфьей. «Сжечь этот лес!» - бормотал он. «Жгли», - процедил Иван. «Ох, прости господи!» - скрежетал священник.
Аладьев хватал воздух ртом – обжигающий, - как февраль, бормотал он, я же одну ночь… как - февраль?!
- Братцы! – завопил он.- Мне домой надо! Как - февраль!!
Остановились. Аладьев мычал, обхватив череп, на котором, как шутовская шапка, повис капюшон. Чернявый Иван скорбно качал головой. Аладьев заметался, хватая спутников за рукава, за полы курток, цепляясь за распахнутые воротники:
- Ребят… мне домой надо! Домой! Я ж дома… это что получается – полгода не был??
Поп теребил кончик носа, суровые брови сошлись на переносице. Круто развернулся:
- Идем. Время.

- Повадилась на село, - громко жаловался он, шагая впереди Аладьева, временами проваливаясь в неутоптанный снег. – Житья не дает. Дома обезлюдели.
- В Алексеевку повадилась? – крикнул Аладьев, едва попадая в его следы. Шарфы беспрестанно сползали, он наклонялся, заправлял концы внутрь, заледеневшими пальцами растирал заледеневшие ступни. – Я там с краю живу, у дороги!
- Какая Алексеевка? Мы с Зарусья. С той стороны леса, за речкой, за Талинкой.
- Талинкой?.. Нет здесь никакой реки, - остановился Аладьев.
Поп нетерпеливо оглянулся:
- Ты идешь? Солнце высоко! Кончать надо ведьму!
Он снова зашагал, два Ивана едва поспевали за батюшкой. Аладьев топтался на месте, ноги в шарфах ныли, увязнув по щиколотку. Он оглянулся – позади чернел непроглядный лес. Ели сомкнулись. Где-то наверху разгорался зимний день, но внизу, в чаще, царил полумрак. Иван временами подсвечивал факелом, определяя дорогу, и даже снег не казался белым в этом жутком лесу. Аладьев невольно искал алое, со страхом вглядывался в плотно укутанный лапник. Наконец он подхватился и кинулся за людьми.