В школе по русскому языку и литературе у меня было не выше четвёрки. Так с четвёрками по этим предметам и закончила среднюю школу с "французским уклоном". Впрочем, не выше заслужила отметку в аттестате и по французскому языку, как и по непонятной физике, которая никак не давалась, потому что поток электронов мне надо было видеть воочию, а не представлять в воображении. Иначе никак.

Зато не было проблем с контрольными по математике; сложные домашние задания по алгебре и геометрии доводилось объяснять и давать списывать даже отличникам. А что – мне не жалко!

В первом классе я прогуляла школу. Один раз за все десять лет школьной учёбы, но зато целый месяц. Утром завтракала (чем, не помню), брала ранец и коньки и уходила из общежития квартирного типа в соседний двор – до того срока, когда дети возвращались из школы. За те дни, что я в одиночестве провела дневные часы на большом, в полдвора катке, ко мне не подошёл ни один человек: ни дворник, ни сердобольная чья-нибудь бабушка, ни мужик со скрытыми намерениями, ни такой же прогульщик, как я.

Возможно, моё любительское катание каким-то образом оттачивалось, но зрителей не наблюдалось, я же каталась просто себе в удовольствие. Сначала. Потом через несколько дней с ужасом осознала пропасть, висящую между мной и школой: как вернуться, что сказать учительнице Эльвире Анатольевне?!.
Ни один из мотивов, по которому решилась первый раз прогулять, абсолютно не помню. Но надо отдать должное смекалке, ведь каждый день вместе с коньками забирала из дома ранец с учебниками и тетрадями, а до этого переодевалась в школьную форму и терпеливо стояла около мамы, пока она вплетала мне в косички белые капроновые ленты.

Мысли о наказании за прогулы, наверное, подсознательно топила в омуте недуманья. А на плаву оставалось лишь чувство унылой беспомощности, в которое была ввергнута собственным поступком. В своём роде – тупик. Как будто катишься по льду по кругу вдоль бортика; катишься, катишься: путь есть, а выхода нет.
Поворотным моментом и, в какой-то степени, спасением стал приход в нашу квартиру бабушки одноклассницы, с которой я ходила на занятия по спортивной гимнастике. Её попросила тренер зайти к нам узнать, когда поправлюсь. Разве могла появиться у взрослого человека другая причина в голове по поводу длительного отсутствия маленькой девочки?
У нашего порога разыгралась немая сцена, достойная пера Гоголя. Обман развенчан, полное разочарование в ребёнке, таком, казалось, послушном и спокойном, удобном и вроде неглупом. Что последовало за кулисами, предлагаю вообразить читателям.

В чём были корни моей преждевременной самостоятельности и, в какой-то степени, упрямства? И что же родители, совсем ничего не замечали?
Маме судьбой досталась профессия, мало совместимая с домашним бытом и воспитанием собственных детей. Учитель в старших классах, в школе, находящейся на противоположном конце города. В ближайшей, моей, свободной учительской ставки не нашлось.
Отец с раннего утра и до позднего вечера три года сидел на работе над диссертацией. Так как специальность его была связана с ракетостроением, то домой материалы приносить запрещалось. Его в то учебное время хорошо не помню.

Зато помню другое, и въелась эта память глубоко и остро, будто коньком провели по сливочному маслу.
Родители распределили обязанности по проверке домашних заданий и помощи так: маме – всё, отцу – математика. Не помню, чтобы обращалась за помощью по чтению или прописям, не говоря уже о рисовании и труде. В те годы школьные предметы начинали изучать почти с нуля, и все первоклассники приходили с похожим уровнем подготовки.
Потихоньку, как все, училась вырисовывать закорючки и палочки. Потом – читать и писать. А вот с математикой стали возникать небольшие вопросы. С первой же серьёзной проблемой, возникшей в один злосчастный выходной, я была неумолимо перенаправлена мамой к отцу. Он взял тетрадь, попросил учебник, почему-то начал изучать его с первой страницы, а потом спрашивать назубок теорию, выделенную рамочками. Я стояла в онемении, как солдат, забывший устав, перед командиром. И была отправлена восвояси учить наизусть все правила вплоть до изучаемой темы. Затем последовала проверка. Продолжалась муштра недолго. Потому что я быстро догадалась, что лучше всего – самостоятельность. Так и вижу, и помню, как сидела подперев голову, вытирая слёзы, но решала твёрдо и сжав зубы: только сама, сама, сама!

Самыми лёгкими из сложных предметов к концу школы для меня оставались математические. А вот любимыми предметами – литература и русский язык, что я неоднократно отмечала галочками в анкетах, которые просила заполнить нас классная Людмила Витальевна, милейшая учительница французского языка. Я даже чувствовала её лёгкое недоумение по поводу моего выбора. В отличие от других предметов, в этих у меня не было никаких особых успехов: блёклые сочинения, непонятные описки, ошибки в пунктуации, непонимание очевидного. Вспоминаю, как весь класс затих, когда в восьмом классе у доски разбирала слово "кустарничек" по составу. Корнем у меня значился "кустар", никак не могла найти ошибку, а на вспомогательный вопрос терпеливой Алевтины Георгиевны, из чего состоит кустарник, пролепетала в полной тишине: "Из веток...". Никто не засмеялся.

Впереди был экзамен по русскому языку, по годовым итогам выходила твёрдая тройка. И это была настоящая семейная трагедия. Мне тоже было неприятно. Мама принесла из городской библиотеки пособия для учителей за весь курс русского языка, и я засела за них. И тут, продираясь через сложные объяснения того, что не смогла усвоить из простых, вдруг сумела увидеть неповторимую красоту родного языка и, главное, уяснить его железную логику. Стоит ли дополнять, что сумела сдать экзамен, блестяще ответив на билет и дополнительные вопросы незнакомых училок из других школ, пришедших проводить экзамен, и получила ласковое одобрение своей учительницы, подошедшей ко мне потом в коридоре, где мы с волнением ожидали результатов.

Литературу и русский язык я любила бескорыстно, если можно так выразиться. Мне нравилась сама атмосфера на уроке, учительница, читающая нам стихи немного грустным тоном и глядящая во время чтения непременно в окно на невысокие деревья с пышной кроной. Рассматривала портреты писателей, висящие по трём стенам кабинета. Восхищалась одноклассниками, которым словесное творчество было дано изначально. Сильно любила читать (хотя в "наше" время пристрастие к чтению было почти поголовным). Брала книги в библиотеке, выкупала какую-нибудь редкость по талончикам за сданную макулатуру, читала домашнюю неплохую коллекцию книг. Зная, куда родители прячут книжки не по моему "возрасту", параллельно читала и их, но там были обыкновенные детективные сюжеты, ничего особенного, что бы могло запомниться.

Была у меня и остаётся доныне одной из самых значимых книг – роман "Два капитана" Вениамина Каверина. За два последних школьных года от корки до корки перечитала этот объёмистый том семь раз. Только закрывала последнюю страницу, простившись с Катей и Санькой, как торопилась открыть снова первую в предвкушении их знакомства.
На коньки после начальной школы, так сложились обстоятельства, больше ни разу не вставала. Каверина не перечитывала, но до сих пор с благодарностью вспоминаю и поглядываю в сторону книги, взятой недавно из родительского дома с надеждой: ну уж в грядущем отпуске найдётся возможность...

Образование получила равно далёкое от литературы и математики, и тоже, как учительство, мало сочетаемое с домашним бытом и воспитанием детей и мужа. Жизнь пошла по накатанной. И ничего не предвещало поворота в сторону словотворчества.
Сначала из ниоткуда появились стихи. Это случилось так неожиданно, что супруг поначалу всерьёз опасался, не повредилась ли я разумом. Прошло много лет. И однажды, поглядев из любопытства на условия прозаического конкурса, перебирая в уме выданный десяток обязательных слов, сами собой возникли первая фраза и герой, который тут же куда-то побежал, а я, еле поспевая, за ним.
Так и бегу, иду, плыву вместе с теми, кто возникает время от времени в моей голове.

Полюбились странные для других, удобные для меня места для работы над прозой.
Катящийся состав – поезд, электричка или метро.
Если вы увидите где-нибудь в уголке вагона немолодую уже женщину, упорно стучащую указательным пальцем по экрану смартфона, но не играющую в шарики или пузырики, не обращающую внимание на окружение, скорее всего, это буду я. А если она ещё спохватится, вскочит с места, потому что в очередной раз проехала мимо своей остановки – точно я.