Мама жадно жила. Эта страсть порой шла в разрез со здравым смыслом. Она ни на минуту не допускала мысли, что когда-нибудь умрёт, что её жизнь конечна. Боец по натуре, прошедшая Отечественную войну, она оставалась солдатом до конца. И ушла, так и не смирившись. Но все последние её десять лет были заполнены заботой о собственном здоровье и нашими с ней походами по врачам. Сейчас, когда её уже нет, я вспоминаю эти моменты и виню себя за резкость в суждениях, за нетерпимость к её чудачествам и недостаток любви и понимания.

Дорогая моя! Если сейчас там, на Небесах, ты меня слышишь, прости меня – такую разумную и рациональную! Я сейчас приближаюсь к твоему тогдашнему возрасту и больше понимаю тебя. Хоть мы с тобой совершенно по-разному понимали жизнь: я – как ненадолго проявленный во плоти путь души в Бесконечности, а ты - как драгоценную, неповторимую данность – нас роднило общее. Это – любовь к жизни, оптимизм, умение находить радость в мелочах и желание оставить след после себя на земле.

Пока позволяло зрение и силы, мама сидела за швейной машинкой. Она часами строчила – вышивала салфетки особой техникой «филейная вышивка», которой владела в совершенстве. Она уже в очень преклонном возрасте освоила технику вышивания «хардангер», мечтала научиться плести кружева на коклюшках… Она торопилась – будто где-то подсознательно допускала, что уйдёт – оставить как можно больше памяти о себе. Всё сейчас в доме напоминает о ней: и салфетки на тумбочках, и вышитые наволочки, и вязанные ею носки сейчас на моих ногах.

А в перерывах мы ходили по врачам, сдавали анализы, посещали терапевтов и окулистов, стоматологов и протезистов. Она любила лечиться. Для неё поход к врачу был своего рода ритуалом. Мы подолгу просиживали в очередях, и мама заходила в кабинет уже порядком уставшая, но настроенная решительно. Не с просьбой о помощи, а с требованием: болею, лечите! И хоть лекарства, выписанные врачами, принимала неукоснительно и регулярно, всегда очень критично относилась к советам и замечаниям специалистов. Больше всего маму возмущала фраза участкового терапевта: «А чего Вы хотите? Сколько Вам лет?!» Мама в ответ взрывалась: «Я хочу быть здоровой! При чём тут возраст?» И все его доводы о необратимых процессах в организме разбивались о её упрямое «Хочу жить!»

Особенно врачам доставалось, когда мама сдавала анализы или делала кардиограмму, услышав у себя на пульсе выпадение какой-то «систулы». Если ей говорили, что результаты весьма неплохие для такого возраста,возмущению её не было предела. «Как же так? Не может быть! Вы ничего не понимаете. Чему вас учили в институте?» И тут уже мне приходилось являть всё своё терпение, призывая на помощь Бога, убеждать себя, что это – проявление её бунтарского характера. И за счёт этого характера мама живёт и здравствует на этом свете уже больше восьмидесяти лет.

Тогда я понимала врачей как никто. Сколько надо терпения, чтобы выслушать жалобы, откликнуться на требования, проявить заботу, не сорваться и прийти на помощь, когда это необходимо.

Несколько раз они спасали маму, буквально вытаскивая с того света. «Скорая» приезжала без опоздания. Благо мы живёт не в городе, и отделение Скорой помощи находится рядом. Девчонки-фельдшерицы – все знакомые, наши, местные – знали наш адрес назубок, и только поступал вызов, уже только по фамилии определяли, куда ехать. Спасали. Но в последний раз не успели. Видимо, время пришло. И всему свой срок.

Мама уходила тихо. В течение месяца организм поддерживали капельницами. Она была такая незнакомая и бесконечно родная – непривычно молчаливая и спокойная, в полной памяти, но без движения. Вот тогда я поняла, что она уходит. И волны нежности и любви меня захлёстывали. Я на неё надышаться не могла! Я готова была свою жизнь отдать, лишь бы она жила! Я бы за ней ухаживала до конца своих дней! Только бы жила!

Я пела ей песни у постели, держала её за руку, говорила ласковые слова, чего не делала раньше. Мне всегда она мешала её любить. Дерзила, сопротивлялась. Будто не верила, что её могут любить такую, какая она есть. Я пела ей, и слёзка из её глаза скатывалась вбок на подушку. Однажды ночью, когда я подошла к ней поправить одеяло и наклонилась, она здоровой рукой обняла меня и прижала к своей щеке, будто попрощалась…

Больно вспоминать. Горько прощаться. Ушла. Сколько раз могла уйти раньше!..
Но благодаря врачам ей были подарены ещё несколько лет жизни с нами. Спасибо им.