Хромые и горбатые влюбляются,
хромые и горбатые гуляют,
в халатах с полосатыми заплатами
целуются хромые и горбатые,
и серым колпаком накрыла осень
тот бугорок песчаный с горсткой сосен,
песчаный бугорок, больничный сад,
где на скамьях влюбленные сидят.

Им резали тела, нагие, бритые,
изобретеньем Эсмарха промытые,
и, внутренности вынувши потом,
им по костям стучали долотом,
покуда их бессмертная душа
лежала под наркозом, не дыша,
или витала неизвестно где,
страшась на разоренный дом глядеть.

Попробуй, возлюби подобных ближних,
измотанных, годами неподвижных,
на костылях влачащих тяжкий груз –
себя, свой горб величиной с арбуз!

Кто б думать мог, что эти коридоры –
охотничьи угодья Купидона,
что цель свою сумел он различить
средь пролежней, и гипса, и мочи!

…Обед, клубясь, наверх взлетает в лифте.
Катаются в колясках паралитики.
И горбуны, нахохлившись, как птицы,
худые поворачивают лица.