Из-за Вас привиделась Цветаева,
Мне шептала строчку: «Ах, нельзя».
А с души осыпалась окалина,
Как с безбожно ржавого гвоздя.
И горели лепестками яркими
Вдоль аллеи тени фонарей.
Липы стали триумфальной аркою,
И мы стали на чуть-чуть родней.
Мы ругались, темнотою скрытые,
Но слова, как выстрелы, точны.
Привокзально, колоколом сбитое,
Плачет время шёлком тишины.

В темноте томилась Ахмадулина,
Пел смычок: «По улице моей...»,
И аллеи нервной загогулина
Задыхалась тенью тополей.
Уходила вдаль картинка плоская,
Так звенел Ваш голос серебром.
Вихри слов читали Вы из Бродского,
Про «тетради», что «не знали про»...
И кричала чайка очень мхатово,
И звучал над озером закат.
С ним вступала в разговор Ахматова,
С воспеваньем локтевых заплат.

А потом, вдыхая Пастернака, мы
Ждали. Все пределы замело.
Объяснялись по ладоням, знаками,
Две свечи дарили нам тепло.
И, сплетаясь в нежном единении,
Тени целовались на стене.
За молчаньем – рук переплетение,
В плотно-зыбком невесомом сне.
И до крови, на губах закушенных,
До безумства гулкого в зрачках,
Признавались, что друг другу сужены,
При давно потушенных свечах...