Nature morte
(Vanitas)
Цикл верлибров

1. АНТОНИЙ
Натюрморт с мёртвой рыбой
__________________________________

«Здесь умерли ангелы, пусто в амбаре,
готов колумбарий для всех дольче вит,
и нечего больше ловить,
здесь землю объяли глубинные воды,
слизали всю соль
с про́клятой этой земли,
об этом давно уже сказано римлянам... » —

Пётр Симон говорит,
отрекаясь от Слова,
становится камнем.

«Oh, mein Gott, быть беде,
неужели мы канем?» — заплакал Антоний.
Но ангел ведёт его в Римини.

Там, в слезах,
спотыкаясь и падая,
спускается к берегу
тихий Антоний из Падуи,
чтобы скормить своё робкое сердце
медленным рыбам.
Их скоро поймают в прозрачные сети,
снесут на безжалостный рынок.

Антоний по горло в воде
растерянно шепчет:
«Иисусе... Мы — рыбы?
Meine liebe... Мы — мёртвые рыбы...»

2. ЛУКРЕЦИЯ
Натюрморт с игральными костями
______________________________

За игральным столом,
рядом с грудой костей
и портретом мёртвого кесаря на конверте,
Лукреция пишет письмо Чезаре –
о Европе, давно превратившейся в грязный вокзал,
о микстуре против ковидной чахотки.
Ей сладкий сироп прописал
доктор Мом,
уверяя, что это лекарство от смерти.

В раме тусклого зеркала
пишет Лукреция:
«Чезаре, здесь уютно,
но фрукты сгнивают прямо в руке,
не успеешь до рта донести!

Прости, я же глупая,
дура дурой,
мне вечно тринадцать лет,
мотылёк я на стебельке.

С тех пор, как срубили горящий куст –
распадается жизнь на после и до,
в животе до сих пор ледок.
На хрустальном столе
улитка живёт,
и бюст мой упруг и пуст.

Здесь носятся толпы чужих детей,
но глаза у них из стекла.
По утрам здесь поют ледяные колокола,
И кожа моя бела,
как посмертная маска давно затонувшей Венеции.

Я спросила у папы Пия: что такое душа?
Он вздохнул - ах, Лукреция...
Долго смотрел в свой в зеркальный шар,
а потом сказал:
энтропия как будто ржа,
у людей гаснет память,
их взгляд, как у мёртвых рыб,
позабыли о правилах
всякой игры,
не знают, что значит благая весть...

Мой Чезаре, всё так и есть!
Здесь не помнят уже, кто такие Борджиа!
Умыли руки в святой воде.
С Востоком разрушили все мосты.
Железные боги опять везде
рисуют свои кресты.

Извини, милый Чезаре,
у меня начинается жар...
Маска вместо лица...
Мне пора пить микстуру
доктора Мома...
Выпал символ «На Ца»
при гадании Мо,
Я не знаю, что это значит...»

Слёзы падают на недописанное письмо.
Лукреция плачет.

3. МАРТА
Натюрморт с горностаем и распятием

Марта любит всё жёсткое,
йогу, шёлковый кнут,
супругу чеканит
«...alles wird gut...»,
ласково гладит по шёрстке
любимого горностая,
рассеянно дамский журнал листает,
закуривает папироску -
тонкую, мятную,
руками бархатными
с кожей нежной и матовой
нажимает на клавиши -
и звучит клавесин.

Фрау Марта презирает новости
всех палестин,
и куда ни посмотрит -
везде мейсенская пастораль:
пастушки́ и пасту́шки,
друг другу шепчут
любовные речи на у́шко.

Вздыхает - ей нравится
один враль,
правда, он весь неправильный,
не такой, как она,
в голове у него мировое зло и война,
на таких лучше вовсе махнуть рукой.
Только хочется с ним
спать, любви и на «ты»...

В алькове
на тумбочке у неё
в корзинке искусственные цветы,
книжки про женские чары,
про чакры,
про апокрифы всех святых
и святой Грааль,
а ещё распятие на стене.

Марта думает:
кто я ему, и кто он - мне?

Она пишет стихи
красивые и с грустинкой,
слушает Стинга,
ей не хочется о войне
даже думать,
ей плохо при виде крови.

Фрау Марта в своём уме
играет то Мессалину, то недотрогу,
ищет истину в красном церковном вине,
думает: а сказала бы ему «нет»?

Смотрит в зеркало:
да, красивая, не простая,
не такая, как дурочка его
молодая и глупая.

Подкрашивает концы ресниц,
брызгает на себя духами,
расправляет ласковый воротник
на пальто с горностаем,
переставляет корзинку с цветами,
включает Wi-Fi,
пишет такому же мертвецу:
«... everything will be fine...»

Чтоб не заплакать -
прижимая ладони к лицу.
считает до ста,
Господу говорит:
«Amen»

Бог молчит,
истекая кровью,
и глядит на неё с креста.

4. КАФКА
Натюрморт с куколками
____________________________

Кафка ждёт превращения в Бога.
Во рту -
всех убитых птенцов молоко.
В тигле - золото, олово, ловкая ртуть,
потемневшая медь,
прах египетских мумий,
тевтонские гены рептилий.

Перед ним -
шоколадные ангелы от «Nestle»,
антикварные книги,
горка гусениц мёртвых
расцветки немыслимых радуг:
горсть куколок на столе.

«Красота исчезает, как дым... » -
Кафка кротко вздыхает
и чувствует лёгкое жжение
тлеющей сигареты.
Кафке ведомы древние эти секреты:
владеть - не имея,
умирать, оставаясь живым,
знать различия между
превращением и преображением.

Кафка помнит,
что лестницы здесь - только вниз.
Невидимкой сидит
в тайной комнате замка,
смиренным алхимиком
ждёт сияния Элохима.

И шарик хрустальный
всё ходит по кругу
на венском серебряном блюде
ночами бессонных гаданий.

Людям-куколкам снится,
что завтра они -
мотыльки,
драгоценней всех прочих созданий,
возносятся над зеркалами озёр,
парят выше башен,
прозрачных зданий...

Создатель
из Кафки глядит на них
сквозь смутно-свинцовые дни,
зная:
все они - сожжены.

.

5. ИУДА
Натюрморт с серебряными монетами
________________________________

Время течёт и лечит
от совести, памяти и от ран.
Иуда вечен —
тела его кора
застилает землю, и мир, и свет,
его слово и дело
питает корни
у тайных трав.

За столом у Иуды
дворня, весело, пир горой.
Стол газетой накрыт
в сторожевой вышке.
Гости пьют, едят рыбу, вишни,
следят за игрой - "Убей лишних".
гогочут, ржут,
имена
перебирают
будто фишки игральные,
а в полях
прорастают пенька и джут.

Каждый здесь -
душевед, людолов, правдоруб.
У них серебра полно —
неразменный рубль
с неба каждому сброшен на счёт.
Делят тридцать сребреников
пополам.
И вино, как кровь,
по усам течёт,
по рукам, столам...

Все сосуды разбиты.
Блестит стекло.
Это время их,
время
уже — пошло...

6. БОРХЕС
Натюрморт с блокнотом, испещрённым солярными символами

Светает.
Горизонт - разлом земли и неба -
всё тоньше, чётче.
Сквозь иконный окоём
наш Отче дальний
строго и светло,
но с каждым днём
тревожней и печальней,
глядит на мир.

Гиперборейский ветер
сердито трётся об оконное стекло
бездомной кошкой,
тенью от ветвей
скользит,
листает старенький блокнот,
читает шифры цифр, букв, нот,
сухой листвой
о чём-то шепчет -
но слова невнятны,
значений их порою не найти.

Зло побеждает сбившихся с пути.
За необъятным письменным столом,
наощупь зная символы от Брайля,
рисует ребусы, шарады и загадки,
кроссворды составляет мёртвый Борхес,
геометрические лабиринты смыслов.

Разгневанные орки книги жгут
в кострах средневековых площадей,
в окно влетают гаснущие искры.

Угрюмый Борхес, старый лицедей,
в прозрачные ладони ловит мыслей
и вещих снов рассыпанные крохи -
вчерашние осколки бытия.

Ему прозреть, воскреснув, суждено,
когда на крест взойдут
последние слепцы -
поэты мёртвых эллинских богов,
солярных знаков древнего зверья,
под визг и хохот бесноватых варваров
очередной
дописьменной
эпохи.

7. Д-Р КОРЧАК
Натюрморт с облаками и одуванчиками

Доктор Корчак от ветра
Прикрывает руками прозрачные головы
Одуванчиков горнего мира
И на землю глядит из окошка
Голубого небесного дома -
Там, внизу, во дворе интерната,
В неизвестность увозят детей.

"Это просто сироты,
Да, на каждого есть бумаги!" -
Суетливо кому-то докладывает
Пожилой директор приюта,
Прижимая смартфон к голове.
"Байстрюки... Разумеется... Пóкидьки..." -
Соглашается ровно минуту спустя.

Стайка ангелов
Входит в автобус гуськом,
Виновато и тихо.
Недобро глядит
Саранча в камуфляже,
В их руках автоматы блестят.
Впереди ждёт Европа,
Макдональдс, игрушки,
Ракушки, песчаные пляжи -
И море...
Так сказала училка,
Тайком утирая мизинцем слезу.

Надрывается чёрный динамик в салоне:
"Не забудьте, запомните:
Родители номер один,
Номер два,
А быть может - и три... "
Саранча держит выход на мушке.

У автобусной двери замешкался
Мальчик-с-пальчик,
Нечаянный ангел
С прозрачною кожей
И тонкою шеей,
С нежным пухом волос на макушке -
Он чем-то похож на цыплёнка.
Одуванчик дразнили его,
Одуванчик...
Поднял голову вверх,
В акварельное синее небо,
И глядит,
Как лицо закрывает руками
Небесный Отец,
И как плачет,
Полотно погребальное расшивая
Золотыми цветами и птицами,
Небесная Мама...



П. Фрагорийский
Цикл Nature morte

ВИДЕО:


Аудиоверсии: