У меня - какой-то странный ребенок! - говорил обо мне мой папа, - Она абсолютно не знает, кем она хочет стать в будущем. Ее планы вечно меняются, как картинки в калейдоскопе. А вот я, к примеру, уже в десять лет все распланировал: я буду знаменитым хирургом, женюсь на пухлой блондинке-хохотушке, и мы нарожаем с ней кучу ребятишек.
При этом папа нежно прижимал к себе худенькую черноволосую жену и весело улыбался гостям, большею частью - своим сотрудникам из конструкторского бюро, где он работал ведущим инженером, разрабатывая какие-то электронные схемы. Я думаю, папа был замечательным инженером-электронщиком: его системы внедряли по всему Союзу, он вечно пропадал в командировках и постоянно летал в Москву, согласовывая планы своего КБ в министерствах. В Москву на согласование абы кого не послали бы, а папа с этим заданием справлялся играючи.
Но по своим наклонностям мой папа - прирожденный гуманитарий, в каждую из своих поездок непременно заглядывал в местный музей и тащил в дом кипы открыток и слайдов - все, что удавалось достать. А по возвращении из командировок, на наши головы непременно обрушивались восторженные иллюстрированные слайдами рассказы о незнакомых краях, о художниках, о их непростых и интересных судьбах... И откуда только папка раскапывал все эти истории в старую, скудно-информативную некомпьютерную эпоху? Он и на работе вечно затевал и проводил какие-то лекции о знаменитых художниках, устраивал выставки на основе своей богатой коллекции открыток и никогда не жаловался на недостаток слушателей: сотрудники, забыв о домашних делах, охотно тратили свое нерабочее время на папины непрофессиональные рассказы.
Впрочем, папа всегда был счастлив своей судьбой. Ему нравилось быть инженером, он с увлечением исследовал судьбы художников и охотно ездил в свои бесконечные командировки по Союзу, привозя оттуда к новогоднему столу самые диковинные лакомства, такие, как дыня из Самарканда или малосольная лососина с побережья Белого моря. А в доме царил культ моей мамы - самой обожаемой, самой красивой и умной женщины мира.

Я, пожалуй, кое что унаследовала от своего отца. И прежде всего - эту неуемную жажду путешествий, новых впечатлений и непреходящее восхищение красотой мира. Да и судьбу я унаследовала от него: пошла в обычные инженеры, вопреки своим детским мечтам о карьере Микель Анджело, или, на худой конец, Софьи Ковалевской. Моя учительница литературы, помнится, долго сокрушалась, что я не выбрала литературу: мои сочинения она зачитывала и в параллельных классах, полагая, что литература - мое призвание. В юности я тоже огорчалась, а сейчас - почти счастлива. Призвание, как мне кажется - выдумка. Вряд ли Господь стал бы создавать человека наподобие робота, заточенного только под один вид деятельности. Тот же Микель Анджело архитектором был не худшим, чем скульптором, а заставила бы его жизнь, он и стихи бы писал не хуже прославленных поэтов своего времени.

Я не стала ни ученым, ни писателем, ни даже инженером уровня моего папы: любые технические стандарты нагоняют на меня тоску, поиск комплектующих приводит в ужас, да и мелкие хомуты в моих чертежах заставят сокрушаться любого босса. Но чем головоломнее, чем труднее задание, которое я выполняю, тем больше оно мне нравится; я довольно часто дома обдумываю свои проекты; впрочем, я и стихи в рабочее время сочиняю не реже. Но я сочиняю стихи не как профессионал: передаю собственные чувства и ощущения наиболее близко к пережитому, не заморачиваясь кошмаром банальных рифм или рифмовки. Когда кончается поток впечатлений и уходит вдохновение, я, конечно, переживаю, но не сильно: истинное вдохновение - как острая влюбленность, на всю жизнь искусственно не растянешь. По счастью, я от количества стихов финансово не завишу. А в дилетантстве есть своя прелесть: глаза профессионала, как рентгеновские лучи, любое произведение против воли пронизывают насквозь, выделяя скелет и проверяя его на отсутствие болезней. А я скольжу по строкам неискушенным взглядом, от души радуясь, если что-то тронуло душу. Для меня что стихи, что рассказы - откровенная беседа с автором: страстность и искренность притягивают и завораживают, занудливость отталкивает, но главное - вера в то, что я читаю.

Стала бы я сколько-нибудь заметным писателем?
Не думаю. Единственный достоверный роман, который бы я смогла и хотела написать - история моей собственной жизни. Воссоздать реальность на основе чужой биографии я бы вряд ли смогла: не хватило бы достоверности да и желания надолго погружаться в перипетии чужой судьбы. Но писать о себе-любимой - удовольствие сомнительное. Моя жизнь переплеталась и переплетается с жизнью других людей; они непременно будут героями того же повествования.

По счастью, большинство моих друзей живо по сей день; открывая их секреты, я вряд ли их обрадую. А уж они себя непременно узнают, даже под псевдонимом. Сколько раз я начинала описывать самые яркие эпизоды моей жизни, и тут же бросала: слишком все узнаваемо.
Что остается? Фантастика, сказки для детей или для взрослых?

Но сказка - это прежде всего оригинальный емкий образ и четкий незаезженный сюжет. А я - великий мастер увидеть сказочную необычную картинку, свое Лукоморье, от которого можно было бы плясать, разматывая нить повествования; ассоциации цепляются одна за другую, мысли и образы теснятся, расталкивают друг друга локтями. Но фантастические картинки крайне редко выстраиваются в какую-то отформатированную во времени очередь последовательных событий. Как там у Александра Сергеича? И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом. Идет налево - песнь заводит, направо - сказку говорит... "
Ученый кот - это мое воображение; мечется бедное животное по своей цепи, то сказку начинает, то песню, ничего до конца довести не может, цепь, видать, для него коротка и неудобна.

Нет, не стала бы я свое Лукоморье дубами загромождать и цепями обвешивать. Поставила бы я лучше на берегу у самого синего моря уютную кроватку, взбила бы пуховую перину с подушками, и уложила своего Мурлыку Котофеича почивать - отдыхать от трудов праведных. От лазурной бесконечной зыби тянет морской свежестью и йодом; волны одна за другой накатываются на песок, шепчут что-то ласковое и успокаивающее. По небу облака - как пена морская: днем - белым-бела, а на закате пурпуром да золотом полыхает. По песку у самой кровати морские звезды ползают. Закутался уставший кот в лоскутное радужное одеяло, расслабился, задремал. И во сне ли, наяву, а видит он...

Да и чем это, право, не начало замечательной сказки? Вот только дальше что?