Вы знаете, чем похожи фонарщик и трубочист?
А небесные звезды знают, потому что хорошо с ними знакомы. Каждый вечер фонарщик ходит по улицам города и зажигает маленькие звезды на земле, а трубочист живет на крыше, ближе всех к мерцающему небу и после работы любит поболтать, рассказывая о том, что произошло с ним за прошедший день. Но ни одна уважающая себя звезда не стала бы разговаривать со звездочетом, который подглядывает за ней в трубу без разрешения. Янку-музыканта, приходившего по вечерам на пустырь, звезды очень ждали и расстраивались, когда тусклые тучи затягивали небо, потому что этот неразговорчивый мальчишка мог видеть струны света и вплетать в музыку жизни мелодии своей души.

***
- Прекрати пугать мух! Слышишь?! – скривив свое и без того сморщенное старостью лицо и размахивая руками, воскликнул странный старик, появившийся словно из ниоткуда.
Скорее от неожиданности, чем от слов старика, Янка прекратил дуть в свирель и поднял голову.
- Музыка рождается из тишины, балбес! Ты слышал когда-нибудь тишину?
- Тишины не бывает, - прищурившись от полуденного солнца, ответил Янка. – Все время кто-нибудь трындит… или стучит, трещит или скребет. Даже ночью покоя нет.
- А ты, парень, не безнадежен, - криво усмехнулся старик, присаживаясь рядом с мальчишкой на разогретую солнцем бетонную плиту, вросшую одной стороной в землю.

Они сидели на пустыре, куда Янка уходил ото всех, чтобы играть свою музыку. Здесь в такую жару, когда даже воздух плавился и становился видимым, он был уверен, что ему никто не помешает. Его верный друг Митька, серый котенок с белыми тапками на лапах, был единственным зрителем, невозмутимо переносившим сочетание звуков, разносившееся по пустырю, которое, по мнению Янкиных знакомых, совершенно невозможно было назвать мелодичным.
- Музыка – это не трубочка с дырочками… и не деревяшка со струнами. Она живет вот здесь. – И старик ткнул желтым ногтем ему в грудь. – Найди ее струны, и ты узнаешь, что такое музыка.

Он то ли закряхтел, то ли закашлял, то ли смех у него был такой. Потом не спеша достал из холщовой сумки, висевшей через плечо, пластиковую бутылку с водой и пакетик с обсыпанной сахаром плюшкой. Старик отламывал от нее куски и медленно жевал, собирая падавшие на сумку крошки в ладонь. Сделав пару глотков, он аккуратно сложил остатки еды и бутылку обратно. Темной от загара пятерней погладил, выгнувшего спину Митьку, тяжело поднялся и, шаркая стоптанными башмаками, пошел дальше, оставляя за собой густой запах полыни.

Где-то внутри себя Янка понял, о чем говорил старик и осенью записался в музыкальную школу, заработав у одноклассников прозвище Музыкант. Он без опозданий приходил туда три раза в неделю, выбрав для занятий инструмент с красивым итальянским названием – фортепиано, и с самым большим количеством звуков. Там его учили переступать по клавишам «круглыми пальчиками» сначала одной, потом двумя руками. Он быстро выучил имена живущих на линеечках птичек – высоких и басовитых, пел про грустного сурка и робота Бронислава, но никто не рассказывал ему о тишине и струнах. Когда Янка спрашивал о них, ему, смеясь, отвечали: «Не все сразу, дорогой», - и гладили по вихрастой макушке. Иногда он бродил по коридорам школы и пытался найти внутри себя струны, прислушиваясь к музыке, доносившейся из-за дверей классов, но слышал лишь звучание инструментов и голосов. Успешно сдав весной все экзамены, он вежливо попрощался с учителями и выписался из школы. Эта неудача лишь укрепила желание разгадать загадку странного старика. Дождавшись летних каникул, Янка в сопровождении изрядно подросшего за год Митьки, отправился на пустырь с твердой решимостью услышать тишину, а потом и звучание волшебных струн.

Сначала у него вообще ничего не получалось. «Тишина – это когда совсем нет звуков», - рассуждал Янка, и чтобы не слышать шелест листьев, стрекот кузнечиков и того, как Митька скребет лапой за ухом, он затыкал уши пальцами. Но тишина совсем без звуков, пугала его, потому что казалась мертвой. Тогда он стал прибегать на пустырь рано утром, пока жизнь не успела окончательно проснуться. И тогда, когда, казалось, все вокруг стихало и Янка, наконец, мог услышать тишину, в его голове начинали разговаривать мысли. И вот от них он никак не мог отделаться. Он воевал с ними несколько дней и, чем больше хотел избавиться, тем навязчивей и громче они болтали. Он так устал от их постоянного присутствия внутри себя, что отчаявшись заставить их замолчать, решил: «Ну и пусть галдят!» Янка лег на плиту, положив руки под голову, и стал смотреть в небо, по которому ветер гнал кучи ватных облаков. «Вы похожи на мои мысли – все плывете и плывете, и никак не закончитесь». Облака ничего не ответили и молча, как стадо белых барашков, продолжили свой путь. Янка смотрел на них, и его мысли постепенно стали такими же медленными и тихими, а потом вместе с облаками молча поплыли по небу. И он услышал, как ветер, едва касаясь, перебирал струны трав, вплетая в них сладкие ноты лип. Прохладными волнами накатывал и отступал шелест листьев. Жар плиты начал гулко пульсировать во всем теле Янки, когда органом зазвучало солнце, обрушив на землю мощь полуденного зноя. В высоком небе протяжно и печально кричала большая птица. Янка онемел от волнения – там, куда ткнул пальцем старик, звучала музыка.

- Я слышу, Митька! Там столько голосов… они все время переплетаются – это как узор. Там даже у тишины своя партия! – Янка с трудом находил слова, чтобы рассказать другу обо всем, что ему открылось. – Эта музыка обо всем сразу – ее не сыграть ни на каком инструменте, даже оркестра не хватит… Но в нее можно вплести свою нить-мелодию.
Митька своей тонкой кошачьей сущностью, способной бродить между мирами, уловил все, что пока не мог выразить словами его человеческий друг.
Однажды, слушая музыку ночи, Янка увидел струны (ведь в темноте свет видно ярче), идущие от звезд, Луны, облаков, ветра, паутины веток. От всего живого, что он видел, шли струны: длинные и короткие, едва заметные и мощные – и у каждой была своя мелодия. Янка открыл окно и замер в восхищении, увидев музыку.