Есть музеи для народу, есть для тёмных личностей:
Ходют, нагло пялют морды — ищут неприличности;
Сами знаете — не дети, (типа, знаем —  плавали...),
Попадёте бесам в сети, арт буржуйский хавая.
Cлух летит: в Мадридской Праде гоя Гойю празднуют, —
Рисовал-то он, по правде, очень всяко-разное, — 
Вот Колюня с другом Ваней, обликом моральные,
И пошли субботой ранней в Прадо просвещальное.
Всюду страшные гравюрки — то быки противные,
То глаза таращат урки из зеркал картиновых.
Так друзья, плюя на стены и чихвостя гения,
Выходили постепенно к центру заведения.
Зальчик — с кухоньку хрущёвки — с четырьмя вахтершами:
Смотрят старые чертовки на гостей непрошенных.
Встали Ваня да Колюня, как заворожённые:
На холсте лежит прилюдно Маха обнажённая.
В бок Колюня Ваню тычет: «Глянь-ка, натюрмортщица!
А московским — дай хоть тыщу: не ложатся, морщатся...»
И содрав со стенки Маху, побрели до выхода — 
Ведь любовь совсем не сахар и не ищет выгоды.
Что тут стало! Охи, ахи, Боговы спряжения;
Засвистели, словно птахи, камеры слежения,
И вахтёрши, — чудеса-то! — аки звери лютые
Поскакали толстозадо теми же маршрутами:
Ваню с другом повязали, настучали в лица им.   
Водрузили Маху в зале средствами полиции,
И сказал Колюня морщась: «Думка лезет в голову:
Надо было нам вахтёршу брать с собой неголую»...