Детство, по сути, разрушенный древний город.
Бывшие стены, каркас которых размолот,
зябко ёжатся в лунном сребреннике.
По их переломанным рёбрам, как по поребрику,
шагают, стремясь не упасть,
страхи и чаяния человека.
Очередного века
медленно разевается пасть.
Медленно – по неделе, по году…
И, сколько бы эта пасть ни поглотила народу,
на появление нового древнего города –
равнодушный зевок в ответ.

Тебе уже пять или двенадцать лет.
Ты среди ночи на цыпочках пробираешься в туалет.
Я темнотой обнимаю твои тонкие руки, плечи, в трусиках силуэт,
и такого количества нежности даже у Бога нет.
Секс – это так, фантики от конфет.
А у меня к тебе – целый пакет:
шоколадных, суфле, тающих и в руках,
и под подушкой, и вся постель – большой шоколадный «Ах!»
поутру от мамы…
По стенам и стёклам стекает слепящий свет –
мелькание фар, асфальту опять не спится,
и нервным оранжем искрит катафот на спицах
в прихожей стоящей «Камы»,
пугающей, как скелет.

И я говорю тебе: это всего лишь путь.
И если тронулся, то либо не будь
обманутым и ведомым,
либо я забираю на опыты тех,
кто живёт по правилам и знакомым.
Так что о чёрточке позабудь.
Но помни: твоя иммерсивная жуть
измеряется в Омах.

На обратном пути по темницам родного дома
ты ступаешь в мои ладони (я тёплый, живой паркет).
Ты так выросла из объятий и из конфет.
Тебе кто-то сказал, что Бога и вовсе нет.
Ну, нет так нет…
Но что же с тобою стряслось? Какая беда,
если ты так боишься Его суда?
Или если не с Ним, то лучше совсем одна?
Кто навеки зарыл твоей истовой веры корень?
Веры в то, что любого всегда отошьёшь, осадишь…
Да, город твой – неподатлив любой осаде,
насмешлив и непокорен –
сожгли беспощадные времена,
но он ведь непашущих птиц до сих пор питает!

Я брожу по руинам, до крови губу кусаю,
глядя, как облепили вороньи стаи
забытых игрушек ворох…
Бог – это просто покинутый древний город.