Мелькали тени в небе, за спиной,
а он шептал о притче во языцех.
Грех застил разум. Загнанный изгой
не мог понять, простить, остановиться.
«Куда бегу? Нагой перед собой.
Навечно стану прОклятым скитальцем.
Молитву вспомнить бы. За упокой.
Вернуть нельзя, а верить - святотатство!»
Скулил в груди побитый Минотавр,
упёртый рогом в зеркало двуличья.
Злой амок, охвативший как угар,
был горек для безумца и токсичен…
Сглотнула память вырванную суть,
в которой смесь добра и червоточин
рождала яд. Металась, словно ртуть,
в нём гордость, от порывов страха корчась.
«Подлец и трус? Как осудить легко.
А он смотрел. И знал. Жалел, как будто.
Быть может, кто-то там во тьме веков
запомнит жертву и поймет Иуду.
И падшие над пропастью летят.
Пусть миг всего, но будем с ним похожи»…
Пронзил кинжал «от мозга и до пят»,
оставив тело остывать порожним.
В ту ночь вошли в обетованный ад,
безумцы, доведя себя до края.
Чуть дольше, правда, мучился Пилат,
умывший руки.​ Чист, но неприкаян