В галошах и в зной, и в мороз
Он стоял на тауэрском мосту.
Всегда опирался на шпагу словно на трость,
Говоря, что это земная ось,
И даже слепой сей факт разглядит за версту.

Утверждали, что он — стихописец-мэтр,
По выражению глаз вычисляли, что эмигрант.
Он курил «Беломор», постоянно сплёвывая. И на метр
Было мокро. Но «бобби» — поклонник рифмы и лицемер —
Утверждал, что это налил фонтан.

Туристам его показывали издалека —
Шпага давала мнимый просторный мир,
А размер охватившего шпагу жилистого кулака
Убеждал туристического дурака,
Что у стоящего на мосту свой разговор с людьми.

В «Таймс» напечатали интервью. Конечно, враньё.
Он как будто сказал: «Если в пятки уходит душа —
Страшно себя терять вдали от родных краёв, —
То, на случай от грязи и кривотолков сберечь её,
Резина фабрики «Скороход» особенно хороша».

Писали, мол, к шпаге он приравнял перо (если не карандаш),
Что тайный разведчик, чуть ли не коммунист,
А стихи — не стихи. Ненужная в принципе блажь —
Неуместный в порядочном социуме мираж,
Вздор. И осмысленней выглядит чистый лист.

Он совсем не читал газетных статей. К чему?
Ежедневно смотрел с моста в направлении ост-зюд-ост.
Шпага-земная ось стала опорой ему.
Бродский стоял, надеясь вдали увидеть свою страну,
Но был для него слишком низок английский мост...