И Днепр бывал в кисельных берегах,
Где стаи редких птиц, смеясь, кружили
Над серединой. И тонул закат
В далёкостях туманной водной глади,
Теперь там челюсть дамбы умертвлённой
Оскаленно луну собой пугает
И редких птиц смущает мелководьем.
Как чуден Днепр. Но берега — другие:
Семь вёрст ходили — киселя хлебать,
Теперь и сотня метров — крюк нехожий,
И вкус у киселя солёно-горький.

А память, как химический процесс —
Где не бывал, о том яснее знаю,
Острее вкусовые ощущенья:
Рыбак на лодке, рыбы под водой —
Безмолвно наблюдают друг за другом
С надеждой, что невидимы друг другу,
Волна от парохода приподнимет
И бережно опустит. И без рёва
Скользнёт в ночи летающее нечто
Нестрашное, но "страшное до дрожи",
А после, вслед, — несётся смех весёлый.
Сейчас же всё летящее — ужасно.

Прекрасно помню, как ловили раков,
Боясь, что вдруг утопленница схватит.
Теперь там стало раков много меньше,
Теперь живых хватают лишь живые,
Но Днепр есть Днепр. Он в памяти всё тот же —
На пляжах перламутровость ракушек,
А не куски сгоревшего железа,
Такого злого, что и трогать страшно.
Но если вдруг отвлечься на минуту —
Вот я плыву, вон рыжий пёс соседский
Плывет, но за буйки не заплывает —
Воспитанный. Хотя, возможно, трусит,
Вон стайка редких птиц. До середины
Днепра летят. Куда им деться? Надо.
Иначе скажут: «Редкость их обманна,
А суть у них обычная воронья».

Когда-нибудь кисельных берегов
Остатки обнаружит археолог
И станет рассуждать о том в статье,
Как жили мы, — кого людьми прозвали, —
Кто редких птиц знавал не по скелетам,
Кто босиком ступал в песок прибрежный,
А тот ласкал ступни, не раня кожи.
Кто видел как в воде закаты тонут,
В воде глубокой и кристально-чистой.
Тот археолог соберёт улики
И в качестве гипотезы представит
Остатки дамбы челюстью пришельца,
Хотевшего всю землю уничтожить,
Но умершего раньше от болезни,
Ему смертельной, но привычной людям...