Ветер прилёг у дороги
в траву и вздыхает устало.
Жёлтые листья сливаются
с соком вечернего солнца.
Осень гуляет по лесу,
шурша опавшей листвою,
бормоча то ль сухую молитву,
то ли увядшую песню.
А за ней по пятам, понурившись,
ходит тоска моя дряхлая,
к груди прижимая бережно
куклу по имени Счастье.
Услышав шаги в отдаленье,
обе старухи замерли
и уставились на дорогу,
что виднеется на опушке.
«Кто это там? Любопытно!» -
шепчут они в один голос.
А шаги всё ближе и ближе.
И вот наконец разглядели:
по дороге бредёт угрюмая,
искалеченная душа,
облезлыми крыльями машет,
как нетопырь умирающий,
и отмеряет посохом
пульс неизбывной боли,
секунды посмертной жизни,
страшной и безутешной.
«Кто ты, откуда, сиротка? -
кричит ей осень. - Куда ты
по заброшенной этой дороге
плетёшься? Обычно здесь ходят
мертвецы да порой проползают
стихов никчёмных стенания.
А ты, я смотрю, живая,
но такая несчастная с виду,
что слёзы в груди закипают
и ливнем готовы хлынуть
на пустыню моей печали».
Душа свернула с дороги
и, в лес войдя, отвечает:
«Ищу я свои останки,
хочу их оплакать достойно,
построить над ними шалашик
и коротать там вечность,
охраняя прах свой любимый».
«А кем ты была при жизни?» -
- спросила её тоска моя.
«Солдатом была, - вздыхает
душа, безутешно плача
и голову скорбно понурив. -
Людей убивала за деньги».
«Но где же труп твой? - сказала
осень. - Я бы прикрыла
его опавшей листвою,
а ветер над ним пропел бы
Реквием...» - «Я не знаю.
Помню, тот бой был ужасен.
От взрывов земля кипела,
как в адском котле похлёбка
из крови, слёз и страданий.
Помню, как бомба гудела,
как будто скрутила все крики,
стоны и жалобы наши
в жгут - и туго стянула
на шее моей... И - взрыв!
Меня-то он и отбросил
от моей растерзанной плоти.
И взмыла я к небу, глотая
грязь и вонючую сажу.
Подхватил меня ветер и долго
носил над землёй, как пушинку...
О нет, словно отзвук рыдания,
обрывок безумной мысли...
Ну а потом надоело
ветру играть моей болью.
Бросил меня на дорогу,
как скомканную бумажку,
и умчался, не оглянувшись,
будто никто я, пустышка...»
«А разве была ты кем-то? -
спросила тоска моя гневно. -
Людей убивает только
нежить, гниющий зомби.
Кровь в его жилах протухла,
а мысли, как адские черви,
пожирают спящую совесть...»
«Постой, - прервала её осень. -
Не серчай, подруга, негоже
презирать нам бездомных и сирых.
Даже злодей, чья шея
склонилась над плахой, достоин
состраданья, тем более нищая
душа, потерявшая тело.
Давай мы её пожалеем
и помолимся за спасение
изуродованной красоты
и надежды, разодранной в клочья,
вырванной с корнем из сердца
негодного человека.
Скажи нам, душа бесприютная,
что же ты будешь делать,
если найти не сумеешь
свои гнилые останки?»
Отвечает душа: «Я не знаю,
как жить мне в моём одиночестве,
не цепляясь за сломанный стебель
прошлого. Если надо,
я буду искать хоть вечно.
А найду - вот тогда и радость
польётся из глаз моих скорбных
и омоет родные кости,
и я их сложу по порядку
и лягу на них, а Всевышний,
видя любовь мою к жизни,
вернёт мне живое тело».
«Дура ты! - восклицает
тоска моя. - Нет уж, не будет
тебе ничего, кроме этой
дороги. Ужасным призраком
будешь блуждать по свету,
пугая ночных прохожих,
забредая в мысли безумцев
и в мучительные кошмары,
навеянные лихорадкой».
«Но я не могу иначе, -
простонала душа. - Не знаю,
что за сила толкает меня
искать то, что было смыслом
всего... О, я помню так ясно,
каким он был нежным ребёнком,
как радовался, наблюдая
за рыбками в чистой речке,
за невидимой божьей рукою,
в облаках рисующей влажную,
свежую, сочную радугу,
за кузнечиком на травинке -
существом из иного мира,
где улыбки порхают в воздухе,
превратившись в беспечных бабочек,
где никто не вливает в душу
маленького человечка,
словно в помойную яму,
нечистоты злобы и лжи
и никто его не ударит,
не унизит...» - Душа разрыдалась
и, не в силах промолвить ни слова,
на дорогу вернулась и дальше
побрела по пустыне бессмертия.
А осень совсем раскисла,
и из туч, что скопила в сердце,
закапал дождик. И даже
тоска моя прослезилась.
Молча они глядели,
как исчезает в сумерках
ещё одна жертва Мраку,
пожирающему детей.