Цезарь решил, что пора прогуляться к Аиду —
Спрятать на время себя.
Он накарябал записку: «Болею. Проклятые иды…
Я возвращусь. Непременно. К концу сентября.»
И... уехал.
Искали его интерполы по разным пенатам,
Звали его: «Отзовись!», но в ответ прилетало лишь эхо,
Цезарским голосом всех посылавшее матом.
Не по-понятиям вышло, желали без шума —
Ножиком в тёмном дворе.
И некролог сочинили сенаторы-римляне в думе…
Все ведь хотели как лучше, и вот: «Я вернусь в сентябре»…
А заграницы стенали, от римских когорт задыхаясь.
«Цезаря нету» — кричали и персы, и греки.
Лишь Диоген остроумил, лампадкой махая:
«Други, ищу человека!»…
Цезарь меж тем подобрался к бездонному Стиксу.
В чёрные воды направил коня своего.
Конь — ни в какую, глазами вращает, боится
Мертвенных вод.
Глядь, на гондоле, в хламиде, до дырок протёртой,
Едет мужчина, на бейджике имя «Харон».
Смотрит бумаги… Бурчит. «И какого же чёрта
Лезешь сюда, не дождавшись своих похорон?»
«Я заплачу! Я — не нищий. Зазря обвинён в геноциде,
В том, что рабов распусткал и потворствовал зэкам.
Дайте врача мне. Мне плохо. Проклятые иды...»
«Ладно», — кивает Харон, — «Перевоз — три жетона подземки,
А за врача — тут отдельная плата.
Тридцать сестерций.
Знаю я тут недалёко блатную шестую палату:
Вылечат душу, и сердце…
Иды пришли и ушли. Год давно февралём заитожен.
Цезарь домой не спешит — для чего ему страшные бруты?
Любят его доктора. Обещают: «Мы точно поможем!»
Верит как будто...
.
написано для конкурса «Вольный стих — 3» http://litgalaktika.ru/publ/77-1-0-18849
Брежу наверно, срываясь в палате на крик.
Вон, отвернувшись, в кровати лежит Цезарь в кепке —
Старый и желчный с поломанным носом, старик.
Не забалуешь… Подумаешь, глупые иды…
В Лету не прыгнуть, чтоб всё позабыть, наконец.
В белом халате обходит главврач дом Аида
Всем улыбаясь, как будто бы рад нам, стервец…
Здесь и Харон, — всё гребёт и гребёт неустанно,
Сидя на стуле и требуя плату вперёд,
А за окошком, в сиреневых клочьях тумана
Сладко и страшно Сирена на лавке поёт…
Всякие Крассы, Пилаты и прочие пришлые люди,
Что отомстит он, имея оружие будто
То, что любого злодея в секунду погубит.
Злятся врачи, а медбратья напрасно шмонают -
Цезарь давно всё что надо упрятал за плинтус...
... А за окном полыхает пивная -
Так расплатился Нерон, выпив тёмного пинту.
Всё так привычно, а хочется высшего чуда:
Я в треуголке, а всюду счастливые лица.
Даже Платон говорит: "Ватерлоо позабудут,
Веря, что всё ограничилось Аустерлицем".
Чу, за окном завывают стогласно Сирены.
Видимо, вновь беглеца Одиссея поймали.
Пёс с ним, меняется, кажется, смена.
В этой такие зверюги, что надо казаться нормальным...
Нечего было злоумышлять понапрасну
Эй в треуголке, к Пилату в палату ни шага!
Он в полнолунье становится очень опасным.
Новая смена, таблетки раздав, резвой пастве,
В карты играет на зуб бедолаги Нерона
Плачут Сирены в бассейне холодном, стогласно,
Так, что кружатся над крышей психушки вороны.
Что мне до мира, где всё перемешано будто
Белые простыни, словно снега Аустерлица!
Встанет, как прежде в окошке холодное утро
Высветив в окнах наши голодные лица…
И от луны, распускающей злые флюиды.
Я не спешу, укрепляя надежду и веру,
Я не спешу, но копаю подкопы к Аиду.
Цезарь и я - словно братья Иисуса Нави́на -
Солнцу прикажем. И враз остановится солнце.
Где санитары? Сегодня их что-то не видно.
Ишь, затаились...
Копать осторожней придётся...
Не разбуди спящих демонов в белых халатах,
Вынем из койки скрипящей, храпящего братца,
Тюкнув по темечку сторожа пыльной лопатой.
Тихо, как водится, спрыгнем в окошко, на клумбу,
Тенью стоглавой скользнем под шлагбаум осторожно,
И побежим по дороге под ритм знойной румбы,
Тапки теряя и путаясь в тряпках острожных.
С нами Харон и Пилат и десяток не буйных,
Вообщем, все те, кто Луну провожает по небу,
Тихо несёт темный Стикс под веслом свои струи
Мы же развяжем меха, отдавая дань Фебу…