В имении князей Чвчавадзе немало бывало гостей
(всё чаще войну обсуждали средь разных других новостей).
И был среди них самым лучшим, по мнению милой Нино
поэт из далекой России - страны удивительных снов.
Легко говорил на грузинском, когда у них в доме бывал,
княжне молодой непременно вниманье свое уделял.
Рассказывал русские сказки, способности в ней отмечал,
и даже игре на рояле недолго её обучал.

То был Александр Грибоедов – красавец, поэт, дипломат.
Он после военной победы на родину русских солдат
вернул из персидского плена, и вот он приехал в Тифлис
ведомый лучом провиденья, и души их вместе сплелись,
когда её детские руки на клавиши он положил,
и первые робкие звуки наполнили все, чем он жил
значеньем, пока недоступным для логики скучной ума -
грядущего счастье и муки хранит непроглядный туман.
Но музыка этих мгновений пленяла восторгом Нино,
и руки летали, как тени, и рядом - один только он.
Один в целом мире подлунном. Он тем их судьбу предрешил,
затронув тончайшие струны доверчивой детской души.

Года протекли. Он назначен министром - послом в Тегеран
следить, чтобы долг был уплачен, и весь побежденный Иран
его ненавидел, хоть прежде сам шах ему честь оказал.*
- Нас персы там всех перережут. – в сердцах он однажды сказал.
И, полон тяжелых сомнений, он ехал исполнить свой долг.
Прославлен в иных поколеньях, в своем же – как загнанный волк.
Одна лишь надежда – на Бога, ведь он неспособен предать.
И Бог, не судя его строго, свою ниспослал благодать.

В родном его сердцу Тифлисе увидел он снова Нино,
и вмиг очарован был мыслью, что с нею ему суждено
дойти до земного предела в сияньи ее красоты.
И туч пелена поредела, и солнцем горели кресты
на древнем Сионском соборе, когда они шли под венец,
но краткий от счастья до горя им путь уготовил Творец.
Его лихорадка ломала, из рук выпадало кольцо.
- Плохая примета. – сказал он, невольно бледнея лицом.
И в Персию вскоре уехал. Безвременник цвел в сентябре.
И черная весть прилетела оттуда, когда в серебре
от зимнего инея сосны стояли в картлийских лесах.
Все было жестоко и просто: Христа не послушал Аллах.

Но шаха потом надоумил задобрить подарком царя.
Алмаз на серебряном блюде царю поднесли, говоря,
что этот алмаз из Голконды – ценнейший из шахской казны,
дороже Пьеты и Джоконды, и лучших сокровищ земных.
Гора золотых украшений, рулоны кашмирских ковров,
и тысяча слов извинений средь прочих персидских даров -
царь все это принял как плату за честную русскую кровь -
не в царских же это палатах полсотни прибавилось вдов!
Правитель, не знавший сомнений, легко он казнил и прощал -
предать все навеки забвенью персидским послам обещал.

Но девочка в Грузии дальней неполных семнадцати лет
наряд свой раскованно-бальный и даже фамильный браслет
уже никогда не достанет, и будет до смерти хранить
любовь, благодарность и память, и плакать заставит гранит:
- Ум и дела твои бессмертны в памяти русской,
но для чего пережила тебя любовь моя!

У храма Святого Давида его драгоценность лежит
с которой успел он, как видно, три месяца вместе прожить.
В прохладной тени кипарисов там годы текут как вода,
и Черную Роза Тифлиса ** хранит на груди Мтацминда.

* Шах Ирана Фатх-Али наградил в 1828 г. Александра Грибоедова Орденом Льва и Солнца I степени за участие в подготовке Туркманчайского мирного договора.
** Черной Розой Тифлиса называли в Грузии Нину Чавчавадзе за то, что она до конца жизни носила траур по Александру Грибоедову.