I*

Цыплёнку его скорлупа - отчий дом.
Этакий уютный овальный домик
Без дверей и без окон, -
Полна горница привычного питательного счастья.

Трудно сказать,
Почему и когда
Аморфный желток
Превращается в жёлтую
Вечно пищащую птицу,
Сердце которой охвачено нестерпимым жжением:
Острым желанием разломать и покинуть
Привычные стены.

А потом - свежая зелень,
Жуки и жужелицы, жара,
Бесконечное жужжание
Mельтешащей вокруг жизни.
И лишь когда безбашенная хозяйка
Забудет сыпануть зерно в кормушку,
Или не знающий жалости коршун
Заслонит парящих жаворонков,
Просыпается нечто вроде ностальгии о прошлом.
Но даже цыплёнок знает,
Что настоящая стоящая жизнь - вне скорлупы.

II *

«Все мы гении. Но если вы будете судить рыбу по её способности взбираться на дерево,
она проживёт всю жизнь, считая себя дурой.»
Альберт Эйнштейн

Он за десятку пообещал мне удачу.

Синяя птица счастья
Отразилась в его зрачках,
И запела манящие песни
О моём предстоящем "завтра".
Медленно и осторожно
Он подбирал слова
На почти забытом им русском наречии,
Пробуя каждое слово на вкус
Или достоверность.
Но мне не хотелось слушать о моём "завтра",
Мне хотелось слушать о его "вчера".
Он назвался потомком графа Юсупова,
А нынче гадал на ярмарке.
Впрочем, я тоже гадала,
Врёт он или не врёт,
Граф его умерший батюшка
Или простой прощелыга.

Чужбина - она уравнивает,
Приводит к единой черте нищеты и надежды.
Лос Анжелос девяностых
Заговорил по-русски,
Как и Париж в двадцатые.
В Париже в такси сели бывшие графы,
А тут их водил мой брат,
Бывший, увы, инженер и менеджер.

По ночам брату снился Днепр,
Поутру уносила река из несущихся вдаль машин.
Этот гудящий, блестящий поток
Струился вдоль наших окон,
Стремясь к автотрассам,
Потом растекался по улицам разноцветными ручейками.
Вокруг потерпевших крушение
Кружились водовороты,
И не было этому потоку
Ни конца, ни края.

Дни текли таким же бесконечным потоком -
Свозь ладони в песок, -
В каменистый жадный песок Лос Анжелеса.
Но на ладонях брата
Оставались золотые крупинки
Оставленных пассажирами чаевых.

Прежняя жизнь вспоминалась
Как нечто совсем ирреальное,
А потом и вовсе не вспоминалась.
Мы рыбёшками,
Выброшенными на берег,
Учились дышать
Не растворённым в воде кислородом.
Мы ползли по песку
На подламывающихся плавниках.

Если графа Юсупова
Жизнь заставляет крутить баранку,
Он кормится чаевыми;
Если рыбу тут судят
По её умению взбираться на деревья...
Что ж, придётся осваивать лазанье
И по этим чёртовым пальмам!

III*

Этот город, пропахший сиренью и ласковым солнцем...
Я, наверно, в него никогда уже не вернусь.
Солнце в Лосе хуже ковида:
Перегревшись в мареве зноя
Даже пышные розы не пахнут.

Но и дамы, по счастью, не пахнут
Смесью "Красной Москвы" и дешёвого дезодоранта.

IV*

Что они, эмигранты,
Прижившиеся в Европе,
Чувствовали и думали,
Когда началась война?

Иные, удачливые,
Уже запустили свои цепкие корни
В жирную почву парижских предместий;
Круассаны, кафе, Нотр-Дам,
Грассирование прелестниц
В модных совсем не русских туалетах.

Иным Россия давно перестала сниться:
Не снится же разбитая скорлупа
Давно вылупившемуся из яйца цыплёнку.

Тем паче, что и прежняя жизнь
Там уже не та;
Даже осколков былого великолепия
Не сыщешь и не склеишь...

Странно, но все аналогии теряют смысл,
Когда над твоей,
Давно забытой Отчизной
Нависает жестокий сапог
Очередного Чингиз-хана.
Жалкие жалюзи здравого смысла
Тут же сметает шквалом отчаяния и боли;
Жертвы, жуть, жалость,
Живейшая сопричастность
K житию былых соотечественников;
Жадный поиск мельчайших надежд
На улучшение положения...

Это, правда, не у всех:
Мережковский в Париже
Восхвалял Гитлера,
И множество белоэмигрантов
Отшатнулось от него,
Как от отщепенца.
А ведь они ненавидели советскую власть
Ничуть не меньше...

Странная штука, однако -
Любовь к отеческим гробам...

* - http://litgalaktika.ru/publ/77-1-0-16588