Tragedie dell Arte. Балаганчик
Поэтический цикл с комментариями

Tragedie dell'arte. Если смотреть на жизнь со стороны —
она похожа на балаганчик человеческих страстей,
на маленький антракт, несколько мимолетных ремарок,
ничего не значащих сцен в вечной Божественной комедии…
..................................Блокнот Птицелова. Сад Камней

Игрушки Бога

Мы куклы Творца —
но слепыми сердцами
не помним об этом почти ничего,
от вечности к вечности тихо мерцая
в огромных прозрачных ладонях Его.

Считалочка

Тише тише
тени слышат
шелест вещих привидений
превращений наших свыше
черный ангел не отменит

я — волшебник
страшной сказки
ты — сиреневая фея
вишни вещи
ласки маски
запах мяты и шалфея

дьявол медленных желаний
все смешает в злом эфире
начинаем —
раз-и-два-и
шепот клавиш
три-четыре

Игра в куклы

Понарошку, дети словно,
В куклы мы с тобой играем.
Мир-часы как будто сломан.
В нашем отрешённом рае
Задремало злое лихо…
Этой ночью безмятежной
Ты меня целуешь нежно,
Я тебя целую тихо.

В хороводе привидений
В странных кукольных коробках
Мы скользим с тобой как тени.
Ты меня целуешь робко…
Среди шелеста и хруста
Лет, примет и расстояний,
Без надежд и покаяний
Я тебя целую грустно.

Электронная картинка,
Цифровой обман, причуда,
на экране тает льдинкой —
невесомо,
ниоткуда...

Мышеловка

В чулане запрятав гитару и лиру,
она говорит, что я часть ее мира,
осеннего блюза, вечернего бриза,
ее полнолунного злого каприза...
И так моей жизнью орудует ловко
моя Коломбина, моя мышеловка,
спасая мою непутёвую душу,
что я опасаюсь, однажды задушит.

Золотое платье

Звенел тревожный сумрак над кроватью
и гас твой голос, как виолончель.
Ты надевала золотое платье
с мерцающей застежкой на плече.

Я всё запомнил: как дрожали блики
в стеклянном жёлтом шаре ночника,
и в полутьме лицо казалось ликом,
и как была рука твоя тонка.
В незрячем сердце вызывали жалость
дыхания чуть слышные сверчки...
Я помню, как мучительно сужались
зелёных глаз змеиные зрачки,
когда в меня, так зло и оголтело —
чудовищем, таящимся в воде —
из кокона нефритового тела
взглянул жестокий древний лицедей.

И ты была его марионеткой,
с льняной копной волос и нежным ртом —
изящной, хрупкой лунной статуэткой,
безумной куклой в платье золотом.

Festa delle Marie. Пьеро

Под венецианской маской
вздрогнет вдруг живая плоть —
чтобы мимолетной лаской
побольнее уколоть...

Усмехается Лукавый —
на ловца и зверь бежит.
Слева смерть, мой ангел, справа —
наспех прожитая жизнь.

На ветру трещат прищепки,
пляшет грязное бельё,
и на части рвётся тщетно
сердце тёмное моё.

Скачет бесом злая память,
Прячет совесть, будто вор.
В каждом взгляде лед и пламя,
в каждом слове — приговор.
Яд размешивая с сидром,
Мне отсчитываешь дни.
В каждой комнате — клепсидра.
В каждом зеркале — двойник.

Коломбина страшной сказки,
стерва смешанных кровей,
голод мечется под маской
детской кукольной твоей.
Я в тебя не брошу камень:
Тихо плача и греша,
под китайскими шелками
горько светится душа...

Ciao, bambina, sorry

Sorry, нежная bambina!
Среди кружев и мимоз,
не печалься, Коломбина,
я не стою горьких слёз.
В балаганчике уютном,
где любовь и простота,
трагик страсти и капризов
превращается в шута.

Что его лишает дара?
Он похож на дурачка,
в миг любовного угара
мир сужая до зрачка,
в кураже сиюминутном
что бы ни сказала ты —
поскользнется на карнизе,
оборвется с высоты…

Лёд слюдой над снегом стынет,
Я желаю мира всем.
Так уходят из гостиниц,
уезжая насовсем.

Тихо трону, грустью скован,
как уволенный портье —
статуэтку из Китая,
складки плюшевых портьер,
флорентийского алькова
белоснежный балдахин…
Ciao, bambina, покидает
балаганчик Арлекин.

Чердак

Гаснут улицы и лица.
Затихает балаган.
Среди старых книг пылится
мой игрушечный наган.
В сизой дымке никотина
улыбаются хитро
ангел в маске Арлекина,
дьявол в шапочке Пьеро.

С хрипотцой протяжно дышит
в жутком хламе чердака
в балахоне из ледышек
тошнотворная тоска —
на плечах гнездятся птицы,
чьи стеклянные глаза
могут в темноте светиться,
что святые образа.

Ей под ноги выпадает
из букета белена,
я бесстрашно наблюдаю,
как идет ко мне она
цепкой поступью вороньей
по сухой разрыв-траве —
гладить ледяной ладонью
по холодной голове.

Ночная барракуда. Арлекин

Ночная барракуда затепливает бра.
Приходит ниоткуда мой сумеречный брат.
Глядит из мрака комнат, пьёт красное вино.
Он даже в мыслях тёмных со мною заодно.

От взгляда и до слова всё в памяти держа,
Он помнит, кем был сломан серебряный кинжал…
Но, с тщательностью клерка запрятав остриё,
Хранит он в табакерке безумие моё.

Ты плачешь и смеешься со мной наедине,
Не задавай вопросов, кто я и кто он мне.
Не трогай злые струны, не спрашивай его —
о брате никому он не скажет ничего.

О том как праховертом сжигал он все мосты,
о том, что он до смерти боялся высоты.
О том, кому назло он из-под венца бежал.
И почему был сломан серебряный кинжал…

Наступит день, и некто прозрачный, будто дым,
Тихонько спрыгнет с неба, взмахнет сачком своим,
Светящуюся душу поймает на лету —
И я шагну наружу, за тонкую черту.

Луны печальный мячик укатится за мной.
Наверно, он заплачет, мой брат, близнец, связной…
И уходя неспешно в ущелья из стекла,
Двойник осиротевший покинет зеркала.

Ночная барракуда затепливает бра.
Приходит ниоткуда мой сумеречный брат.
Глядит из мрака комнат, пьет красное вино.
Он даже в мыслях тёмных со мною заодно…

Беспутный ангел

И вспыхнет надцатая осень,
я стану старше и нудней,
когда увижу — ветер носит
беспутных ангелов над ней.

Свернется времени калачик
пружиной в кукле заводной,
и кто-то обо мне заплачет,
как тень склоняясь надо мной.

Аптекарь мне отмерит счастья
горючего скупой глоток,
и душу разберет на части
мой педантичный личный бог.

Научит мудрости печальной,
преподавая мастер-класс,
потом сочтет исход летальным —
но не закроет мертвых глаз,

чтоб лежа в ящике фанерном
я видел всё — и мир иной,
и как парит легко и нервно
беспутный ангел надо мной.

Лунное вино и блюз

Мой тёмный, мой последний из зверей
Проходит через тысячу дверей,
Всё медленней звучит негромкий блюз,
И звуки шелестят как будто врозь.
Померкший свет проскальзывает сквозь
Сознания сужающийся шлюз.

Всё холодней морской вечерний бриз.
Посверкивает миллиардом брызг
В небесной чаше лунное вино.
Клубится звёзд сгущающийся круг,
в кругу — мой Бог, играющий в игру,
где смерти нет и мы с тобой — одно.

Душа его заходится от слёз.
Молчи, не плачь. Ведь я богат как Крёз.
Внутри меня — планеты и века.
Я круг черчу, крошится в пальцах мел.
Истаивает всё, что я имел —
Пыль золотая на моих руках.

Всё тяжелей во сне яблокопад…
От лёгких слов осталась скорлупа,
Не замечай, когда я мир сотру.
Всё тоньше наших жизней переплёт.
И, постепенно превращаясь в лёд,
Всё тень моя прозрачней на ветру.

Bella Donna

… Он рисует замок белый,
Bella Donna, Donna Bella,
В небе башен тонких стрелы,
в башнях окна изо льда,
дремлют гости за столами,
и в камине тлеет пламя.
И дрожит над головами
Невечерняя звезда.

В паутине палантина
ты появишься в гостиной.
Он художник, ты — картина,
вешнеглазая беда.
Время — сгусток сновидений,
где тела сгорят и тени,
где от слез и сожалений
не останется следа...

Он уже почти не дышит,
Голос мягче, речи тише.
Плоть его четверостиший —
нежных строк белиберда.
Тихо растирая краски,
Бог в венецианской маске
Медный ключ от горькой сказки
Нам оставит навсегда.


© Птицелов Фрагорийский. Tragedie dell Arte. Балаганчик. Стихи

Аудиотреки


Видео