Небо, чем выше хожу, тем более фиолетовое,
Даже перетекающее местами в некое «ультра»,
Перья мои блестят, как росы на травах позднего лета,
Словно глаза любимой. Гроза вечерняя будто...
Далеко под ногами — Земля. Ещё не горошиной, но
Уже и не глобусом в классе географичном.
Кто я такой и зачем — не решено,
Но чувствую — е́сть во мне, е́сть некое птичье.
Да только голос слышится строгий: «Стой. Выхода нет,
Но нет тут и входа. Путь объявляю оконченным!»
И отправляют меня назад на земную планету
Бьющим в самое темя ударом солнечным.

Я падаю, падаю, падаю, перья теряя с плеч,
С предплечий и даже тонких наручных пальцев —
Но есть во мне некое птичье, пусть мне совсем и нечем
За синее небо стало теперь цепляться —
Я превратился в пингвина.
Иду по воде, слегка семеня своими ногами короткими,
А за мной по воде несутся чёрной лавиной
Рыбаки на своих чудесных рыбачьих лодках,
Пытаясь догнать, пытаясь пойти за мной...
Чем дальше иду, тем глубина фиолетовее,
А под лодками — мели. Лодки швыряет волной,
Как ранние жёлтые листья с деревьев бабьего лета.
Но незачем мне повернуться — ибо спасать людей
Простым пингвинам, думаю, не положено.
Я просто иду. Зачем-то иду по воде.
Не ради чего-то, а потому что мне это стало возможным.

Да только голос слышится. Знаю, что скажет, но
Есть во мне что-то птичье. Я в это твёрдо верую
И, не желая пойти на морское дно,
Мысленно обрастаю блестящими в солнце перьями
И поднимаюсь… Лодочники внизу
Падают ниц и смотрят с благоговением,
Как рыбы к ним в лодки сами собой ползут,
И море само собой прекращает своё волнение.
А я — пингвин — крылья раскину: ночь!
А где-то внизу, под ногами, Земля чуть больше горошины.
Голос меня осадит, но я взлечу всё равно —
В самую высь ворвусь птицей непрошеной.