Здравствуй, моя душа! Заждала́сь ты меня поди-што?
А мы тут который год в одних и тех же окопах.
Спасибо тебе за присланное винчестерское ружьишко — 
Я из него Париса едва-едва не ухлопал,
Да вышла осечка. Сама понимаешь — туманы. Большая влажность.
Встречные ветры. Афина помочь забыла, а может, не захотела…
Это всё мелочи... Это сейчас не важно...
Главное, чтобы от лютого боя душа восторгом кипела.
Да как ей кипеть? Холода. Только вот снег не сыплет.
На мерзлой земле — ни вражьих следов, ни земляники спелой.
Но ничего. И пьяны бываем, и сыты.
А я тут — представь-ка! — конька из ливанского кедра намедни сделал.
Ох, шебутной он вышел. В себя вмещает нашу пехотную роту
И скачет на Трою, что твой атаман Чапаев!
Но… Вдруг замирает. Не по нему, видать, такая работа.
Крылья расправит и говорит тоническими стихами.
Ну что ж, вылезаем наружу и топаем пёхом обратно.
Да только повсюду тут скорпионы да всякие… А-а-а-а-а, скотина!..
Прости. Это гадюка опять меня укусила. Больно и неприятно…
Не бойся, не в пятку — в то самое место, где ноги сзади врастают в спину,
А там такая мозоль наросла от седла да царского кресла,
Что даже стрела Амура — и та со звоном отскочит.
Я бы ещё написал о любви и много, и, в общем, честно,
Однако, есть обстоятельство, и оно стихи заставляет окончить. 
Ирина Владимировна, дорогая моя Пенелопа,
Конь наш троянский к Солнцу взлететь пытался Пегасом прытким,
Да что-то пошло не так — сорвался буланый в штопор,
И теперь сочиненье стихов о тебе превратилось в несносную пытку,
А с верлибровой прозы — помню! — ты сразу впадаешь в ярость,
Обнаружив во мне и безвкусие, и юродство.
Не серчай — всего четыре доспеха сносить осталось,
А там и домой.
Твой Одиссей свет Игорич Бродский.