Лето 64 года было чрезвычайно сухим и жарким. Лишь чахлые оливковые рощи на близлежащих холмах дарили небольшую тень, и все, кто мог, спешили перебраться на эти островки пока ещё живой природы. Сенат серьёзно опасался пожаров, и в Риме было запрещено пользоваться в домах очагами и масляными светильниками. Император лично озаботился, чтобы шпионы обнаруживали все случаи самовольства: уже были казнены несколько ослушников. Он подолгу беседовал с Луцием Руфом, и тот полагал, что наибольшая активность непослушания случится в ночь на 19 июля.
— Мы не сможем из-за недостатка наших людей контролировать в это время весь Рим. И я считаю, что раз событие неизбежно, то не следует ему противиться, —  говорил Руф. — Но кто предупреждён, тот вооружён. Я советую тебе, игемон, провести какое-то время на природе.

Нерон задумчиво перебирал струны лиры и что-то шептал себе под нос, глядя на огонь, пожирающий районы старого города. Сервию Гальбе на миг пришла в голову безумная мысль, что император молится. «Великие Боги — неужели император сошёл с ума? Как некстати...» — легат Верхней Германии подошёл ближе и с улыбкой кивнул головой: Нерон декламировал поэму о гибели Трои.  «О нет, слава Юпитеру! Всё в порядке. Это проклятые галлы во всём виноваты — скупают виллы обнищавших патрициев, везут всю свою родню. А ведь Рим — не резиновый. Давно, давно пора было заняться чисткой. Давить, давить надо пришлых чужаков как тараканов», — думал Гальба. И вдруг, сняв сандалию с ноги, звонко хлопнул ей по лежащему под ногами плоскому камню и закричал, забывшись: — Как тараканов!
— Ты мне помешал! — Тихо сказал Нерон, но легату показалось, что такого страшного и зычного голоса он не слышал от императора даже во время, когда тот посылал свои войска в римопротивную Парфию. — Ты сбил меня в то самое время, когда я почти придумал свежие, более мудрые строки в бессмертное творение гениального грека. Рим догорает, и вдохновение покидает меня…
— О благосердный отец отечества, пусть твой гнев падёт на меня одного и не коснётся моих детей! — Гальба протянул императору кинжал и обнажил свою грудь. — Но я вижу: будет, будет второй Рим, а за ним и ещё. Время — ничто по сравнению с твоей мыслью. Подожди, и ты сможешь изменить поэму о Трое до более великой, почти божественной книги.

Небольшой отряд всадников, более похожих на бесплотные тени, нёсся во весь опор среди атакующих город турок. Несмотря на почти по-летнему солнечный день, у многих из отряда были в руках горящие факелы. В отдалении стояли ещё два человека такого же фантомного вида и жадно глядели на атакующих.
— Без малого полторы тысячи лет… — прошептал один и тронул рукой струны лиры.  — Второй Рим вот-вот падёт, но в нём почти нет деревянных построек. Видишь, что ты наделал, Сервий Гальба. Ты на долгий срок лишил меня права быть автором истинно благозвучной Илиады. Молись, чтобы Константинополь горел долго и ярко — у меня появилось несколько изящных мыслей на тему гибели Трои, и огонь вдохновения не должен потухнуть.
Чёрный дым пожаров скрывал пробивавшийся было огонь, и звуки лиры всё слабее звучали в жарком воздухе. Легат привычным движением протянул императору кинжал: — Я снова подвёл тебя, игемон. Но верь, верь в мудрость Юпитера: будет ещё третий Рим, а четвёртому не бывать!

— Чёртовы галлы! Неужели спустя столько времени они продолжают как тараканы лезть в места, где обитают приличные люди? — Гальба окинул взглядом войска Наполеона и повернулся к Нерону.  — Смотри, император, вот он, Третий Рим. Московиты уходят на восток — они сдали невредимый город. Скажи, богоравный, разве можно оставить такую несправедливость без возмездия?  — тут легат снял призрачную сандалию с ноги, хлопнул ей со всей силы по деревянному срубу боярских хором и закричал надтреснутым дискантом: — Как тараканов!
— Какой великий артист погибает! — прошептал Нерон и добавил: — Поищи-ка огня, Гальба. Ни одному Риму не бывать населённым галлами.
Пламя охватывало всё новые и новые постройки Москвы, а среди треска и шипения явственно звучала арфа и простуженный голос нараспев выкрикивал греческие фразы...