Сеня - мой сосед и приятель; двери наши квартир выходили на одну лестничную площадку, родители подружились ещё раньше нас. Сеня- младше меня на год, но знакомые давно нас поженили, не спросив нашего на то мнения, а зря.

- Ты для меня слишком красива; да и стихи пишешь, а мне нужен кто-то поспокойнее - ответил как-то Сеня на вопрос, который мне и в голову не пришло бы задать; я хотела романтической страсти, а какую романтику ты найдёшь в парне, которого с младенчества кормишь салатами из лепестков яблони и песка, получая за это бесконечные нагоняи от его отца? Мне эта изысканная диета почему-то не вредила, а у Сенечки тут же подпрыгивала температура. Детская память короче детской косички, и я опять пичкала чем-то несъедобным бедного ребёнка, забывая, что Сенечка - маленький и его нужно беречь.

Сенечка и впрямь был маленький и хилый, и лет, эдак, до двенадцати я легко побеждала его в любых наших потасовках. Но как-то он в ответ сгрёб меня в охапку и сжал в отнюдь не дружественном объятии, после чего потасовки прекратились сами собой. И хотя Сеня и вымахал в красавца парня - косая сажень в плечах, пятёрки в зачётке и очки на носу, как у будущего профессора, - мне он по прежнему был чем-то вроде брата, a кто же влюбляется в своих братьев? Мы повсюду были вместе: одна песочница, одна школа, и даже одно ОКБ, куда его папа устроил сперва меня, а потом его.

После работы мы пешком брели домой, игнорируя переполненные троллейбусы, и я беспечно выкладывала другу все перипетии моей жизни. О себе Сеня говорил мало, но слушателем был бесподобным: внимательным, тактичным, всё понимающим и принимающим без возражений и нареканий. Меня он, пожалуй, воспринимал чем-то вроде ходячего телевизора, на экране которого постоянно мелькает некая возвышенная жизнь, которой не живёшь, но в которую охотно погружаешься на часок - другой интереса ради.

Лину я поначалу даже не заметила - ничем не примечательная девочка, каких много. Стихов не пишет, песнями не увлекается, зато учится на программиста и меня слушает внимательно, что приятно. На наши с Сеней прогулки её появление никак не повлияло: ни загадочного блеска в глазах моего приятеля, ни поэтической задумчивости или рассеянности. У меня в то время, напротив, глаза блестели, стихи клубились, и романтические увлечения сменяли друг друга со скоростью несущейся в даль электрички.

В нашу обыденность как раз ворвался мощный вихрь под названием перестройка; всё стало неустойчиво и зыбко. Внезапно, к примеру, выяснилось, что соседи наши едут в страну обетованную. Нелюбовь Давида Ильича, папы Сени к отчизне можно было понять: отец его сидел ещё при Сталине; начальник отдела давно защитил написанную Давидом Ильичом диссертацию, а собственной оставалось лишь пылиться в письменном столе; да и на методичках, Давидом Ильичом написанным, по которым училось половина нашего института, красовалось не его еврейская фамилия.

Для Сенечки, единственного и горячо любимого сына, никакого светлого будущего ждать в подобном государстве не приходилось, и лишь приоткрылась дверь в неведомый "забугор", начались сборы к отлёту. Отъезду Сени я не удивилась, но меня ошарашили воистину шекспировские страсти, которые в самый последний момент взбаламутили это мирное и спокойное семейство. Оказалось, что Сеня, мало что знавший о сексе, решил "попробовать", и эти "пробы" мгновенно привели к Лининой беременности. Неожиданно выяснилось, что Лина не может жить без Сени, да и он отвечает ей взаимностью. Давид Ильич и Белла Ароновна охотно увезли бы Линочку с собой в манящую заокеанскую даль: а почему бы и нет? Девочка вежливая, неглупая, Сенечка в неё искренне влюблён, у кого рука поднимется разрушить такое яркое юное чувство?

Но тут на сцену впервые вышла Линина мама - маленькая, решительная, эдакий, самоуверенный наполеончик в юбке.
- Какая, к чёрту, эмиграция? Девочка ещё не окончила института! Пусть доучится, а там будет видно! Беременна? Велика беда! Дело нехитрое, не вышло с одним, - заведёт другого. Главное - образование!

И пришлось Лине срочно делать аборт, не внемля ничьим уговорам. Отложить Сенин отъезд тоже никак не выходило, билеты были уже куплены. Вдобавок, все опасались, что приоткрывшаяся на мгновение щель так же быстро захлопнется, и опасались не зря: через пару лет разразился путч, который подтолкнул к отъезду уже нас. Я представляю себе, сколько нервов вся этa история стоила Сениному семейству; ведь переезд в другую страну сам по себе - дело чрезвычайно хлопотное и изматывающее любую душу. А тут такая трагедия!

Когда-то отъезд на жительство в дальнее зарубежье означал уход в полный отрыв; прощались навсегда и лишь редкие ошметки информации об уехавших случайно доходили до оставшихся родственников. Но в перестройку всё изменилось. Звонки за рубеж означали всего лишь деньги и Бела Ароновна, привыкшая к долгим и обстоятельным беседам с моей мамой, в них себе не отказывала. Звонила она почему-то по ночам, когда все спали, и первый звонок её вызвал крупный переполох и панику, а последующие - неизменное ворчание моего отца, которому утром, естественно, нужно было идти на работу. Но меня лично полуночные рассказы о старом приятеле более чем устраивали.

Сенина семья после долгих мытарств добралась до вожделенных Штатов. Родственники Давида Ильича встретили их с распростёртыми объятиями. Они даже познакомили мальчика с предполагаемой невестой; умница, красавица, да и родители - люди состоятельные. Сенечка ей понравился; о чём ещё можно мечтать? Но мальчик упёрся и ни о ком, кроме своей Лины думать не желает. Любовь, что поделаешь...

Обрати Сеня внимание на американскую умницу и красавицу, жизнь его заиграла бы куда более весёлыми красками. А так пришлось сесть за баранку такси. На общем семейном совете было принято здравое решение: собраться силами, подрабатывать где только можно и накопить сумму денег, достаточную для того, чтоб купить авто-мастерскую. Такой бизнес процветает в условиях любого кризиса; Давид Ильич, как опытный инженер, как-нибудь разберётся в устройстве тойоты или бьюика, а там и Сеня поднатореет в этом нелёгком ремесле. Кроме того, можно нанять одного - двух опытных механиков в помощь новоиспеченным мастерам. А пока - экономить каждую копейку, складывать все доходы в общую копилку и работать, работать, работать, где только можно.

Так оно и пошло. Сеня работал по двенадцать часов в сутки; Давид Ильич подвозил постоянных клиентов на своей машине; У Беллы Ароновны очень кстати обнаружили депрессию, а это - дополнительное пособие по инвалидности. Лина названивала им чуть ли не каждую неделю, не жалея на это бешенных денег.

- Ты же понимаешь, - пожаловалась она мне, когда мы встретились на одном из концертов, - найти нынче парня, который согласен жениться - дело почти безнадёжное. А Сеня - красивый, умный... Его любая захочет увести...

Меня тогда слегка позабавило столь неромантичное замечание, но верность в течении нескольких лет внушала уважение. Мама Лины в это время оформляла для них визы в Израиль, и Лина усердно ломала голову, как из Израиля перебраться в штаты. Как ни странно, ей это удалось. Вернее это удалось Сене: вопреки всем мыслимым и немыслимым препятствиям он таки где-то выхлопотал вызов для своей возлюбленной, якобы для работы на каком-то предприятии. Жесточайшая экономия и упорная работа уже принесли свои плоды: хватило и на оплату вызова, и на билеты для Лины из Израиля. Она приехала за неделю до нашего появления в Штатах и неожиданно мне обрадовалась: у неё появилась подруга. В семье Сени Лину встретили как королеву и разве что на руках не носили. Бэлла Ароновна все уши нам прожужжала, какая Линочка умница, какая она хозяйственная, и как она активно воюет с ужасной Сенечкиной привычкой к курению. Планы семейства о совместной авто - мастерской Лина приняла на "ура" - вместе со всеми ездила на поиск подходящего дома, а пока суть да дело, устроилась на дешёвые курсы по программированию. Я подалась туда же, и мы каждое утро ездили в Даунтаун на обшарпанных городских автобусах. Мы вновь были соседями: Белла Ароновна похлопотала, чтобы мы сняли освобождённую кем-то квартиру рядышком с их собственной: дверь в дверь.

Сеню я в то время почти не видела: он вечно работал. Нет, вру: у него впервые за долгие месяцы эмиграции появились выходные. В эти дни он блаженствовал: валялся до часу дня в постели со своей будущей женой и смотрел видео. Над самой его постелью нависал огромный плоский экран: подарок папы к будущей свадьбе. Во второй половине дня Сеня обычно учил Лину водить машину: американец без машины всё равно, что ковбой без лошади.

Лина тоже казалась довольной; её, правда, очень раздражало отсутствие карманных денег. B Израиле она привыкла подрабатывать, а в Америке найти подработку оказалось нелёгким делом. Перестройка в далёкой заснеженной России полностью обрушила экономику нашего залитого вечным солнцем штата. Предприятия военной техники начали закрываться: зачем давать гранты на оборонку, если самый страшный заокеанский противник перешёл от угроз к изъявлению дружелюбия? На улицы вышвырнули массу народа; на любую освободившуюся вакансию в Мак Дональде сбегалась толпа желающих. Однажды, в поисках подработки мы с Линой оббегали весь наш еврейский район. Ивритом Лина владела свободно, но дамы в косынках за прилавками лишь печально качали головой.

Но всё бы ничего, когда бы не Линин страх оказаться бездетной после первого аборта. Сеня с официальным оформлением отношений не спешил, а Лине, живущей у него на птичьих правах, для вопроса об этом нужен был реальный повод. И как только желаемое свершилось, в мэрию тут же были поданы соответствующие документы. Оформлением свадьбы никто не заморачивался: меня выдернули из класса и, не дав переодеться, потащили в мэрию, когда потребовался свидетель.

После этого я ездила на курсы уже одна. Беременным женщинам - не место в общественном транспорте. Лишь изредка в разговорах с мамой я узнавала о событиях в соседской квартире. "Линочкa плохо переносит своё положение, она стала слишком капризна... - жаловалась Белла Ароновна, - Недавно Линочкa потребовала купить новую супер дорогую стиральную машину, хоть старая вполне справляется со стиркой... Линочке разонравилось, как я готовлю. Она теперь требует, чтоб Сеня приносил ей отдельные продукты. Не дай Бог задеть в холодильнике её кастрюлю: онa на крышках выстраивает специальный узор из монеток, чтобы знать, что её еду никто не трогал. Скорей бы родился ребёнок и кончились эти странные прихоти!"

К родам приехала Лининина мама; Сене пришлось снимать и оплачивать квартиру для неё. Маленькой, однокомнатной квартиры тёще почему-то не хватило. Впрочем, ясно почему: после родов Лина переехала к маме, а не к мужу. А на вопрос, надолго ли, Лина разразилась страстной речью, из которой ошарашенный Сеня узнал, что муж он отвратительный, что он никогда не водил жену в рестораны и театры, как это делают другие мужчины, что заработанные деньги он должен отдавать жене, а не отцу, что ей осточертела совместная жизнь с его родителями. И, вообще, если он не снимет отдельную квартиру в другом штате, и продолжит "скопидомничать", ни видать ему ни жены, ни ребёнка. Тут даже не склонный к конфликтам Сеня вспылил. Ни одной из вываленных на него претензий он до того от Лины не слышал; деньги он отдавал не папе, а в общий котёл; сын не только Линин, а и его собственный. У Арика, кстати, через неделю обрезание, а после него и поговорим.

Обрезание прошло на славу, но поговорить после него не пришлось. Притащив на следующий день гору продуктов для любимой жены и тёщи, Сеня обнаружил опустевшую квартиру. И лишь через пару дней, догадавшись позвонить каким-то общим знакомым, он узнал, что жена с ребёнком благополучно доехали до Израиля.

Началась пора каких-то безумных переговоров, ультиматумов и поездок в Израиль и обратно. На Сеню и его родителей страшно было тогда глядеть: они потемнели, осунулись, в глазах их застыла безнадёжность. Я, признаться, уже после первой Сениной поездки думала, что он навсегда останется в Израиле: он всегда был слишком покладистым. Но он всё время возвращался злым и взъерошенным, и тут же садился в своё такси: зарабатывать деньги на очередной перелёт. Где-то через полгода в Сенину семью пришло странное письмо на иврите. Письмо оказалось решением неведомого израильского суда, передававшего права на воспитание ребёнка матери, и требовавшего от ответчика ежемесячной мзды на содержание брошенной им жены и сына. Сеня ничего оспаривать не стал, - он и так отсылал Лине деньги, но свои вечера начал проводить в основном со мной. Правда роли наши поменялись: теперь говорил он, а я молчала.

- Почему она со всем соглашалась до свадьбы? - угрюмо спрашивал он, зачерпывая ложкой суп в очередной китайской забегаловке. - И почему так изменилась потом?
Я молча пожимала плечами. Вопрос был риторическим: Лина хотела замуж, а искренность ей помешала бы. А может она переоценила свои силы, думая, что сумеет жить интересами чужой ей семьи.

- Она что, не понимала, что родители не переживут моего предательства? Ещё не известно, кто кому из нас помогал! Сколько сил и нервов папа положил, чтобы добиться этого дурацкого вызова... А может, всё же стоило пойти на её условия? - поднимал он на меня налитые мукой глаза, и я поспешно опускала свои, чтоб не видеть, как тяжёлые мужские слёзы катятся по его бледным щекам.

Да и что я могла ответить? В задуманной авто-мастерской собирался работать и Давид Ильич. Бросить после всего родителей и уехать было бы явной подлостью. Да и стала бы Лина жить с бесхребетным подкаблучником, убедившись в его позорной слабости? Смог бы жить с Линой сам Сеня, простив ей обиды, а себе своё немыслимое унижение?

Через год Лина, прихватив ребёнка, перепорхнула из Израиля в Канаду. Сене пришёл вызов уже в Канадский суд. Не охота пересказывать грязь, которой Лина пыталась обосновать своё бегство из Америки. Как ни странно, новый суд отчасти принял сторону отца, урезав алименты и признав его неоспоримое право видеться с подрастающим сыном. Но победа эта стоила Сене слишком дорого: через месяц Давид Ильич умер от инсульта.

Наши с Сеней ресторанные посиделки возобновились. Мне начали вновь намекать, что пора подумать о замужестве, но я хорошо понимала, что исцелить Сенины душевные раны мне не по силам. А Римма - моя закадычная подруга - не понимала. Она прочно вцепилась в Сеню своими наманикюренными коготками, но оттеснить меня от ресторанных столиков оказалось куда проще, чем вытеснить из Сениной души уверенность в том, что любая, самая нежная женщина после оформления отношений становится чудовищем. Бедной Римме уже за 50, а она до сих пор ужинает с Сеней в ресторанах, оставаясь у него на ночь раз или два в неделю. Сперва её воодушевлял азарт охотницы, почуявший лёгкую добычу, потом отчаянное упрямство человека, пожертвовавшего всем во имя страсти. Она утверждает, что любила Сеню всю свою жизнь...

Да и чем, кроме беззаветной любви можно оправдать двадцатилетнее униженное положение отвергнутой, вернее несостоявшейся жены? Страшная, однако, штука - эта любовь...