Кто как, а эти двое стали жить только для себя — то есть, будто спохватившись, прильнули друг к другу: он старался скрашивать её существование в нашем неказистом социуме (хотя у него получалось неважно), а она занялась исключительно его здоровьем, поскольку число её вдовых подруг быстро убавлялось. Так могло длиться до бесконечности, если бы нашу двоицу не проводили с работы на заслуженный отдых сразу обоих, в один день, как в старых арабских сказках — то ли о вечной любви, то ли о супружеском долголетии.
    Он был на полгода моложе. Если двигаться от настоящего к прошлому, небольшая разница в возрасте чувствовалась всё сильнее. Ещё немного, и картина малообеспеченной бездетной старости сменится иллюзией полного довольства, состоявшейся мечты, без ноющей боли в суставах, без медикаментов на табуретке у постели — картина сдвинется к радостной улыбке, утренним пробежкам в парке и ясной памяти.
    Конечно, не сразу достигли они цветущего возраста, когда трудности старения остались за плечами (ведь она была, повторяю, на полгода старше, и читала ему мораль чуть ли не на правах старушки-няни), и ему уже нравилось своё отражение в стёклах витрин, а она изо всех сил сдерживалась, чтобы не взбунтоваться. Дальше больше. Оба состоялись в одной профессии: составление юмористических плакатов на тему «Безопасность труда при изготовлении атомных бомб». Редкая, но до недавних пор востребованная специальность. Эта пара всюду была неразлучна. Их общее сердце переболело и выздоровело дважды – с небольшой, в десять лет, паузой. Что касается её, то она наконец-то получила высокую должность, и семья успешно сводила концы с концами из-за скромной зарплаты и непродвижения по службе. А то ведь всё валилось из рук — буквально выпадало снизу вверх. К счастью, из вполне сносного жилья их попросили переселиться в барак, где стрелки часов продолжали вращаться по убывающей.
    Привыкнув находиться круглосуточно один у другого на глазах, они всё-таки расстались — правда на короткое время, когда он ушёл из семьи, а она вернулась к нему, хотя могла и не вернуться – эта комсомолочка-спортсменочка, какими, по Божиему благоизволению, было на старинной советской Руси большинство девчат. Три или четыре семейных кризиса закончились благополучно: битьём посуды и проклятиями, возникшими в их общем, всепрощающем сердце, когда целуются через дверь и чувствуют внутри себя пульс родного человека. Затихал шум приближающихся шагов, чтобы звучать громче, когда шаги удалялись.
    Зима как обычно сменялась летом, лица супругов свежели и молодели, множились неожиданные встречи и впечатления. Взбираясь под откос, обязательно провалишься в облака. Когда они прикидывали счёт своему возрасту, то уже не казалось, что жизнь утекает сквозь пальцы уж слишком быстро, что это несправедливо... Нет, оба отдавали себе отчёт, что справедливо и что возраст — это только стаж существования души в виде обмена веществ. Тем более, оставалось рукой подать до свадьбы — скромной студенческой свадьбы семидесятых годов, уютного шумного застолья всего лишь для нескольких человек: близкой родни и институтских друзей, с которыми связывала учебная суета и листание конспектов, а летом задорная шабашка на «стройках века», причём они опять-таки и там были вместе, они словно бы шагали по жизни вдвоём, влюблённо держась за руки, — вплоть до того дня, когда пути их окончательно разошлись...
    Интересно смотреть вслед наступающим событиям, провожать их гостеприимным взглядом и так же интересно встречать уходящее, ускользаемое, бросаться ему в прощальные объятия. Будущее обращается в бегство, спасается от мемуаров и фамильного древа и одновременно приближается через кривое панорамное зеркало, становясь более выпуклым. Партия начинается со скучноватой ничьей и заканчивается азартным Е4 — Е2.
    Итак, их пути разошлись, чтобы никогда уже не пересечься. Наблюдалась известная постепенность в том, что каждый обосновался в жизни сам по себе: он в квартире родителей, чиновников речного флота, с видом из окна на Соборную площадь; а она в семейном деревянном домике, принадлежащем НИИ космической хирургии, окна домика смотрели в сад с мартышками. Их школы с партами и красными галстуками разделяли полторы сотни километров. По мере обратного нанизывания ретроспекций ему и ей пришлось полюбить неодинаковую музыку на грампластинках и читать неодинаковые книжки, она играла в куклы, он в оловянных солдатиков, и оба уже не помышляли жить единственно друг для друга: он для неё, а она — для него. Совсем недолго тянется их раздельное существование. Когда её принесли из роддома, совсем одинокую, его уже полгода, как не было на свете.