В детстве я боялась темноты. Многие дети её боятся. По душевной организации своей малыши ближе к матушке-природе, а для слабых эта матушка хуже мачехи: непроницаемый мрак всегда населён зубастыми монстрами, несущими смерть. К вечеру у любого существа обостряется чувство неясной опасности; и взрослый внимательно вслушивается в поскрипывания рассохшегося дерева, из которого сложены стены дома, что уж говорить о ребёнке!

Мой страх перед темнотой доставил много неприятностей родителям. Зажжённый в детской спальне ночник меня не успокаивал: за окнами караулила опасная мгла, для которой тонкие шторы никак не являлись неодолимой преградой. Что этой мгле стоило, вопреки слабому свету крохотной лампы, заползти в комнату и задушить меня в своих объятиях? Малышня из детского сада постаралась придать придать бесформенному ужасу конкретные очертания: чёрная рука, которая тянется к горлу из шкафа; чёрный кот, крохотным котёнком приникающий в любую щёлку и растущий на глазах, превращаясь в дикого кота-душителя; чёрный человек, притворяющийся дружелюбным соседом, а по ночам сосущий кровь...

Детские сказки-пугалки приходили ко мне ночными кошмарами. Едва ли не каждый вечер я неслась с воплем в спальню родителей и забивалась к маме под одеяло: от маминого тела веяло таким теплом и защитой, что все кошмары исчезали и при выключенном свете. Может они боялись мамы и удирали? Вместе с кошмарами потом сбежал и папа. Навсегда... Ну да речь не об этом.

Когда я подросла к кошмарам добавились дневные страхи. Я росла суеверной: перебежавшая дорогу кошка настраивала меня на пессимистический лад: я тут же рисовала себе картины предстоящих несчастий. Масло в огонь подливала и суеверная мысль о том, что нельзя думать о плохом - оно непременно сбудется. А как не думать, если думается? Богатое воображение - великое благо лишь для сказочников и поэтов; для меня оно было сущим наказанием. Вдобавок, рядом с нами обитала милая чёрная кошечка, принадлежавшая соседям. Грациозное животное с нежным именем "Люси" то и дело перебегало мне дорогу, шастая туда-сюда по своим кошачьим делам.

Спала я по-прежнему с мамой, и спала очень беспокойно. Мама, сама издёрганная недавно состоявшимся разводом и житейскими неурядицами, всерьёз беспокоилась о моём здоровье: ночные страхи у детей проходят годам к шести-семи, а я была подростком. Местные психотерапевты ничем мне помочь не смогли. От бесед с ними у меня оставалось ощущение, будто меня вывернули наизнанку, как старый носок, и основательно вытрясли. Даже когда я пыталась скрыть что-то глубоко личное, они меня умудрялись разговорить и выпытать об отношениях моих родителей ко мне и между собой. Мне это не нравилась. Вместо облегчения, я чувствовала себя виноватой в излишней болтливости.

Отчаявшись в местных эскулапах, мама, взяв очередной отпуск, повезла меня на осмотр к столичному светилу - милому сухонькому старичку. Финансы наши с коротких романсов давно перешли на исполнение громогласных оперных арий, и мама ещё на пороге выпалила, что наше лечение ограничится двумя встречами, на большее денег не хватит. От избытка переживаний она тут же ударилась в слёзы. По-моему, светило какое-то время пребывало в некоторой растерянности, кто же из нас - его пациент, но быстро сориентировалось. Мне старичок задал несколько вопросов, достал лист бумаги с акварельными красками, и, велев нарисовать страхи, которые меня мучают, вышел с мамой в соседнюю комнату.

Я честно попыталась изобразить Люси с чёрным человеком. Рисунок, что называется, не шёл: Люси вышла на себя не похожей, чёрный человек - скособоченным и не страшным. Таких боятся было стыдно, и чтоб не позориться, я залила лист сплошной чёрной краской, а сама тихонько подошла к дверям в соседнюю комнату. Там говорили не обо мне: мама горячо жаловалась старику на папу, которого она в тот момент ненавидела так же пылко, как любила до того. К подобным страстным исповедям я уже привыкла: мама винила сбежавшего отца во всех наших бедах и несчастьях, а беды и несчастья неуклонно росли из-за обрушившейся на нас нищеты .

Я ожидала, что мой "рисунок" разозлит психиатрическую знаменитость, но старик лишь бросил на него любопытный взгляд и весело заметил, что никак не ожидал во мне найти сторонницу супрематизма. B ответ на мой удивлённый взгляд, он кратко рассказал о квадрате Малевича. Мне в благодарность пришлось поведать о Люси и других чёрных кошках, портящих мою жизнь. Беседа вышла совсем непринуждённой: совсем, не как с доктором; я бы с удовольствием болтала со старичком и подольше.

На вторую встречу старик принёс акрилик в тюбиках и небольшой холст идеально чёрного цвета.
- Акрилик, если его не очень разбавлять водой, непрозрачен, -сказал он, - постарайся нарисовать такую картину, при которой на холсте не останется ни одного чёрного пятнышка. Мне всё равно, что ты нарисуешь: ангела в лазури, или новогоднюю ёлку. Учти только, краски должны быть светлыми и вызывать радость, а не страх или отчаяние. А я пока поболтаю с твоей мамой в соседней комнате.

По правде говоря, я не представляла себе, что рисовать; потом в памяти моей всплыл пейзаж из прошлогодней нашей поездки в горы, и я обрадованно обмакнула кисточку в воду. Эта картинка вышла на славу и даже мне самой понравилась: ярко-синее небо, горные вершины, покрытые то ли снегом, то ли облаками; альпийский луг внизу. Красок в тюбике было много; мне хотелось все их испробовать, и я заполнила весь луг цветами самых разнообразных оттенков.

Моё занятие так меня увлекло, что я не заметила, как пролетело время. Ни клочка чёрного цвета на холсте не осталось: всюду толпились пёстрые веселые цветы, иногда один цветок поверх другого.

- Да ты - настоящая Берта Моризо, - обрадовался старичок, посмотрев на мой рисунок, - ну что ты так на меня смотришь? Неужто, опять не знаешь, кто это?
- У Вас талантливая девочка, - обратился он уже к маме, - но лечение фобий, дело, увы, не двух дней. Попробуем без таблеток. А вот Вам непременно нужно принимать по таблетке на ночь: Вам, простите, нельзя сорваться, у Вас дочь на руках.

Лечение, прописанное мне стариком оказалось необычным: он дал нам с собой штук 20 чёрных холстиков, точь в точь как первый, потребовав, чтоб я каждый вечер покрывала их разноцветными красками, перед тем как заснуть. Условие, , было тем же: на холсте не останется ни одного чёрного пятнышка, и палитра должна быть радостной, а не тревожной. И, прощаясь с нами, он добавил, пристально глядя мне в глаза:
- Ни одна чёрная кошка ни разу больше не перебежит тебе дорогу! А если перебежит, - ты её не заметишь. Запомнила? Ни одна!

Я кивнула, но по дороге в отель слегка усомнилась: Люси живёт по соседству, и с чего бы я её не замечала?

Весь вечер я старательно рисовала новую картинку: чёрные пятнышки то и дело проглядывали сквозь лазурь моря, а мне не хотелось нарушить обещание, данное такому милому доктору. Мой взгляд то и дело скользил от холста к угольно-чёрному окну - в нём я как бы черпала вдохновение для рисунка. Спать я улеглась в приподнятом настроении: радость, выплёскиваемая мной на холст, всё ещё бурлила в душе разноцветными фонтанчиками.

В поезде мама назвала врача добрым волшебником: краски и холсты достались нам бесплатно, да и пузырёк с таблетками неё самой доктор вручил ей, как подарок, - они, мол, только испытываются. Но лекарство оказалось эффективным: мама повеселела и дела у нас пошли на лад. Вдобавок, за короткое время нашего отпуска соседи - владельцы Люси переехали куда-то, и, похоже, забрали с собой всех чёрных кошек нашего района. Я не припомню, чтоб хоть одна перешла мне с тех пор дорогу.

Рисовать на ночь вошло у меня в привычку. Тёмные окна, по ассоциации с чёрными холстами, настраивали мои мысли на творческий лад. Когда чёрные холсты кончились, мама купила мне обычные, с белой грунтовкой; вскоре все стены нашего дома были увешаны картинами и этюдами. Мама даже на небольшой этюдник расщедрилась: мои исчезнувшие кошмары её вдохновили на этот недешёвый подарок. Я приноровилась уходить за город и рисовать окружающие пейзажи. Пожалуй, их изображение было куда ярче и праздничнее оригиналов, но учитель по рисованию в школе их искренне хвалил: я, с его точки зрения, была самородком, которому предстояло прославить в будущем и его, и нашу школу. Он даже выставки моих картин устраивал в актовом зале; моих соучеников они не очень интересовали, но один из старшеклассников около них порой останавливался. Мы познакомились и разговорились по душам. Забегая вперёд, могу сказать, что именно он стал моим мужем.

Если бы я писала святочный рассказ для журнала, я бы тут поставила точку: повеселевшая мама, любимое занятие, сулящее мне удовольствие и славу в будущем, и даже замаячивший на пороге будущий муж...
Но жизнь, увы, не картина, где чёрную грунтовку легко закрасить светлыми праздничными мазками.

Моё желание поступить в художественную академию мама не одобрила. Слухи о царящих в ней лёгких нравах ходили ещё со времён средневековья; да и заработки художников вряд ли назовёшь постоянными. А мама мечтала о надёжном куске хлеба для меня. Впрочем и денег на оплату учебы в академии у нас не хватило бы: мама еле наскребла достаточную сумму на двухгодичные бухгалтерские курсы для меня.

Самой маме в жизни не повезло: после моей свадьбы она переехала к кому-то, оказавшемуся куда хуже моего исчезнувшего отца: этот человек тоже сбежал, украв все её сбережения. Психика мамы повторного удара не вынесла: мама пыталась покончить с собой. Я искала врача, который так помог нам когда-то, но добрый старик умер месяца через два после нашего к нему визита. Волшебные таблетки пополнить было некому: они. как выяснилось, не прошли апробацию, и их не прописывали. Последние свои годы мама провела в лечебнице, ради оплаты которой мне приходилось работать по вечерам. О красках и холстах я надолго забыла.

Впрочем, жизнь ещё раз заиграла для меня небывало-яркими красками: у меня родилась дочка. Если раньше я лишь рисовала весну на своих холстах, то теперь собственноручно нянчила и пестовала её. От одного взгляда на мою красавицу хотелось петь или беспричинно улыбаться: чего стоила тяжёлая волна длинных чёрных волос, по которой медью катилось солнечное сияние! Я не понимаю, на что смотрят современные парни...

Мы с мужем готовы были на всё, чтоб малышка получила достойное развитие. Чего мы с ней не перепробовали: и музыка, и пение, и, конечно, рисование. В итоге, дочурка выбрала для себя престижный колледж на другом конце страны. Она иногда звонит, но мне этого так недостаточно! И меня начали вновь терзать страхи: то там, то сям закрываются банки; последнюю работу я потеряла, а на новую всё не устроюсь. Муж жалуется, что и у них заказов стало куда меньше. Неужели девочке не удастся закончить колледж?

Недавно я шла по нашему парку и увидела за деревом чёрную кошку. Это была не милая кошечка, размером с полузабытую Люси: огромная котяра, ростом почти со взрослого человека, притаилась за деревом и пристально наблюдала за мной своими жёлтыми беспощадными глазами. Может это был бред наяву? Или все чёрные кошки, которым было запрещено перебегать мне дорогу, слились в одну, громадную, и следят за мной, как воплощение непобедимого мрака? И как мне спастись от этого, ожившего вдруг ужаса? Опять заняться рисованием? Нынче времени у меня предостаточно. Но палитра...

Краски окрестных пейзажей заметно потускнели; вокруг преобладают серые и бурые тона. Даже небо кажется каким-то белесым, выгоревшим. Я боюсь, что мои новые холсты вряд ли кого-то обрадуют. Где уж им тягаться с этим затаившимся кошмаром...