В то утро Мари проснулась сама из-за яркого солнечного света, бившего ей в лицо. За окном звенела птичья перебранка, и Мари какое-то время блаженствовала на грани сна и яви. Минуту назад ей снилось что-то страшное, но она уже понимала, что к реальности её страхи не имеют отношения; в реальности ярко светит солнце и поют птицы. И всё же, для полного комфорта чего то ей не хватало. Но чего?

Выныривая из дрёмы, Мари приподнялась на кровати и огляделась. Она сообразила, что ей недоставало поцелуев мужа: по утрам Феликс всегда будил её поцелуями, а в тот день его почему-то не было рядом. Вернее, он был, но сидел не рядом, а на стуле у комода: на этом стуле Мари порою оставляла свою одежду, укладываясь спать. И сидевший на стуле Феликс в то утро сам смахивал на эту брошенную на ночь одежду - смахивал какой-то бескостностью, безвольностью, мешковатостью. Глаза его были устремлены куда-то в никуда, на лице застыла страдальческая гримаса, губы дрожали.

- Ничего не вышло, - пробормотал Феликс, почувствовав испуганный взгляд жены, - я ничего не смог. Я направлял пульт, и ни искорки... Как будто это не пульт, а жалкая бесполезная деревяшка... Для меня всё кончено.

- Что за глупости, - возмутилась Мари, подбегая к мужу, и прижимая его к себе, - пульт просто испортился: в нём какой-нибудь элемент сломался, или в нём батарейка кончилась! Но мы его починим!

Феликс лишь молча качнул головой, и Мари передёрнуло от трагического выражения его покрасневших воспалённых глаз. Она и сама понимала, что батарейка в подобных приборах рассчитана лет на семьдесят, а компоненты надёжно изолированы не то что от влаги, - от воздуха и сами по себе никак не могут выйти из строя. Но ещё лучше она понимала, что ей нельзя высказать ни малейшей неуверенности или слабости.

- Я сегодня же снесу пульт в мэрию, пусть отправят его в починку. - произнесла она уверенно, - А тебе просто необходим отпуск. Идём завтракать и ляжешь спать! К вечеру всё непременно наладится!

Сгорбившись и шаркая, как девяностолетний дед, Феликс покорно побрёл за ней на кухню. Это её-то Феликс, который до сих ходил вприпрыжку, как нетерпеливый подросток!

Потом он давился её завтраком, машинально пережёвывая пищу, явно не чувствуя при этом ни вкуса, ни запаха еды, а потом она его уложила спать.

Узнав, что поход в зоопарк заменён на прогулку по ботаническому саду, дети, разумеется, запротестовали, но она уверено пресекла зачатки бунта в самом зародыше: ботанический сад был возле мэрии, а ей необходимо было отнести туда пульт, чтобы его отремонтировали; как-никак пульт стоил бешенные деньги. Мэр, конечно, был недоволен, но она настояла и на починке, и на оплачиваемом отпуске, - ведь другого фонарщика в округе не было; вакансий же - завались. Их городу вообще повезло, что в нём жил её Феликс! А Феликсу явно нужно было хоть немного отдохнуть.

Когда Мари привела детей домой, муж всё ещё спал, и спал очень неспокойно: то вскрикивал, то стонал. Мари рассудила, что любой сон для мужа лучше бодрствования и, оставив мужа в покое, накормила малышню, почитала младшим сказку и к девяти вечера загнала всех в кровати, не обращая внимания на возмущение самых старших - Рэда и Клер; ей было не до их стремления к взрослости и самостоятельности, - она слишком устала за день.

Но сон к ней долго не приходил; слишком уж она волновалась. Оставалось лишь лежать в кровати, вслушиваться в стоны и всхлипы спящего в комнатке по соседству мужа, да перебирать воспоминания.

Мари полюбила Феликса за лёгкую сумашедшинку, за искрящуюся бенгальским огнём весёлость и неистощимость фантазии. Сама-то она была почти лишена всех этих замечательных качеств. Мари тогда работала воспитательницей в детском саду и собиралась замуж за Йони: такого же спокойного и основательного, как и она сама. Даже ауры у них с Йони совпадали: светло - голубые, как гладь моря у горизонта, а у Феликса - и цвета ауры не разберёшь: то розовая, то голубая, то искры золотые по ультрамарину, сплошная переливающаяся радуга! Экран аурометра при приближении Феликса к нему расцветал, как фонтан на площади во время цветомузыки.

Выйди Мари за Йони, у неё была бы реальная опора во всех её житейских замыслах. Но она сделала свой выбор, и бедняга женился на Яире - задаваке и капризуле с фиолетовой аурой, и она, Мари, до сих пор встречает его недоумённый обиженный взгляд, когда забредает в его магазин за канцтоварами для малышей.

В Феликса Мари влюбилась с первой их прогулки по ночному городу. Они медленно шли от фонаря к фонарю, и Феликс по своему обыкновению беспечно плёл небылицы. Время от времени он останавливался очередного фонарного столба, поднимал руку с длинным пультом, и от его тонких красивых пальцев к сияющей в тёмном небе сфере скользил крохотный полупрозрачный сгусток энергии, напоминавший язычок пламени; фонарь, на секунду вспыхнув, начинал гореть чуть ярче, а Феликс, улыбнувшись, шёл дальше по улице, как бы мимоходом посматривая наверх, - далеко не все фонари требовали подпитки. Фонари-ауриты были дороги, но их муниципалитет расщедрился, и в квартале у Мари волшебные шары горели почти у каждого дома. По вечерам их зелёный квартал напоминал сказочный светящийся лес, в кронах которого запутались многочисленные разноцветные луны, окруженные полупрозрачным шлейфом бабочек и мошек.

Тогда Феликс казался девушке волшебником, на глазах создающим всю эту ночную красотищу, нынче у неё было ощущение, что к её детсадовцам прибавился ещё один воспитанник: вечно всклоченный, в меру озорной подросток, всегда готовый выкинуть что-то необычное. Ей бы часами гулять с ним по улицам и слушать выдуманные им фантастические истории.. Хотя, какое - часами? У них с мужем не только не совпадали ауры: сама жизнь развела их по противоположным временным поясам: Мари, как многие, была человеком дня, а Феликс - человеком ночи. Не успевала Мария уложить в постель их самого маленького, как Феликс целовал её и весь их выводок, а сам отправлялся на свою работу, - как и все фонарщики, он возвращался домой лишь на рассвете, уставший, порой промёрзший, но всегда готовый порадовать её и детей новым сюрпризом.

Работа фонарщика-аурита непроста и хорошо оплачиваема. Говорят, что в старые времена фонари были масляными, и вся-то от них польза была - рассеивать на городскими улочками желтоватый свет, чтоб вернувшиеся с попойки пьянчуги не спутали дорогу и не переломали в темноте свои и без того подламывающиеся ноги. Потом масляные фонари сменились электрическими, они включались от общего городского генератора и фонарщики разве что чинили их в случае поломки. Свет фонарей стал ярче, и жители домов старались поплотнее сомкнуть шторы на окнах, чтоб безжалостный фонарный свет не мешал им спать. Но когда появились нынешние фонари-ауриты, отношение к фонарному свету в корне изменилось: нежный, переливающийся мягкой радугой свет навевал радостные сны и прогонял кошмары; комнаты, из окон которых видны были эти красивые светящиеся шары, превращали в детские спальни, и даже занавески старались раздвинуть пошире. Малыши, спавшие в этих комнатах, не боялись ни темноты, ни бабаев, пугавших их бабушек; капризы и детское озорство из таких домов как по волшебству исчезало.

Старикам свет от этих фонарей тоже шёл на пользу: он оказался целебным, и хоть не заменял собою больничные процедуры, (от старости не уйдёшь), но изнуряющая бессонница становилась чем-то вроде воспоминания, да и боли от ревматизма или артрита заметно утихали.

К несчастью, заряжать их могли лишь те, чья аура переливалась радугой, как у Феликса. Да и не все обладатели радужной ауры становились фонарщиками: в специальных больницах зарплата была куда больше. Но Феликсу нравилось быть фонарщиком. Каждый вечер, перецеловав на прощание и её, и весь свой выводок, он отправлялся на работу в сгущающиеся за дверью сумерки. И ничего не могло его остановить: ни грипп, ни выходные, ни вьюга, ни бушующая за порогом гроза: ведь в плохую погоду детям могут присниться кошмары, а у стариков особенно болят изъеденные артритом кости. Феликс согласен был работать круглый год без сменщика, а Мари ничего не оставалось, как только приспосабливаться к его режиму - без выходных и без отпусков.

Мари, по счастью, была практична и, как говорили её подруги, самодостаточна; она могла почти все домашние проблемы решить сама. Когда ей надоедала жизнь без отпуска, она собирала малышню и снимала на несколько дней домик недалеко от моря. А по возвращении, любовь Феликса к ней вспыхивала ещё ярче и само количество детей - тому доказательство. Когда родилась первая, Клер, Мари всё ещё думала вернуться на работу после декрета. Девочка, чья золотистая аура была в тон смешным шелковистым кудряшкам, совсем не доставляла ей хлопот. Но не прошло и двух лет, как к Клер присоединился крикун и забияка Рэд, с ярко алой аурой и несносным характером; потом холодноватые и сдержанные близнецы: "синий" Томас и "зелёный Гарри", потом Сол, чья аура была фиолетова. Мари иной раз казалось, что Солу всё фиолетово, кроме механического устройства любой его заводной игрушки: он вечно разбирал их на мелкие детальки, а потом собирал заново, и машинки при этом обретали какие-то новые функции. Он был, пожалуй, куда боле замкнутым, чем сестры и братья, но при этом отличался редкими способностями, можно даже сказать талантами: в свои шесть лет он решал задачки пятиклассника Реда и чинил любой электроприбор в её хозяйстве, благо она никогда не покупала никаких навороченных кухонных комбайнов - не хватало времени изучать затейливые инструкции. Завершала компанию Розали, унаследовавшая от Феликса его жизнелюбие и воображение; аура девчушки по яркости и насыщенности не уступала ауре Рэда. Сейчас Мари снова беременна, но об ауре младенца судить рано, может он аурой - в отца?

Под утро Феликс не проснулся, хоть Мари трясла его за плечо и даже попробовала приподнять. Стоило ей разомкнуть руки, как тяжёлое тело мужа безвольно упало на скомканную простыню, и он опять забормотал невразумительную чушь. Что ей оставалось делать? Она накормила детей и отвела их погостить к бабушке с дедушкой, а сама вернулась и вызвала скорую. Врачи диагностировали у Феликса какую-то редкую разновидность комы. Изображение на экране аурометра приезжего эскулапа её просто потрясло: ни одного просвета, сплошные тёмные полосы чуть заметных разноцветных оттенков. Насколько поняла Мари, дело в почерневшей ауре, но как лечить её никто из них не знал.

- Возможно, дело во тьме,- предположил один из врачей,- Ваш муж слишком долго отгонял кошмары от жителей города, и они набросились на него, как только он обессилел! Если бы нашёлся ещё один фонарщик-аурит, с радужной аурой, фонарь за окном подействовал бы благотворно; но ауриты - огромная редкость, очередь на лечение у них расписана на годы вперёд...

Мари не позволила забрать Феликса в больницу, но ей никогда не было так страшно. Чтоб хоть немного отвлечься от этого ужаса, она занялась уборкой дома; подобные занятия всегда ей помогали.

Стирая пыль в детской, она неожиданно наткнулась на библиотечную книгу по устройству и конструированию фонарей-ауритов, страницы которой были испещрены заметками Сола. А зачем малышу эти фонари? С его-то фиолетовой аурой его бы никто не взял в фонарщики!

В голове Мари забрезжила жутковатая догадка. Она провела небольшое расследование, - ведь мать всегда добьётся истины от своего ребёнка, и догадку сменила не менее жуткая уверенность: в болезни мужа виноваты обожавшие его дети. Конечно, её чада гордились отцом: никто не мог рассказать интереснее историю на ночь, никто не мог заменить папу в его важной для всего города работе. Но по выходным соседские малыши важно шествовали за руку с их отцами кто-куда: в музей, в зоопарк, просто за город - в лес за грибами, а Феликс в это время беспробудно спал. И если Мари согласилась из любви к Феликсу на жизнь без отпусков и выходных, то дети на неё не подписывались: им хотелось и на рыбалку, и в поход, где у костра можно дружно погорланить песни.

Зачинщиком преступления был, разумеется, Рэд, но участвовали все: ведь маму на время происходящего безобразия нужно было отвлечь; для Сола отыскать в библиотеке нужную редкую книжку, да и отцу весь вечер улыбаться, чтоб он чего-то не заподозрил. Дети полагали, что если пульт выйдет из строя, их отцу волей-неволей дадут отпуск: можно будет и к морю сообща съездить на недельку-другую. Отпуска для отца разбойники, конечно добились, но какого? Каждый день к ним приезжали медики. Они кормили Феликса через зонд, а потом распаковывали аурометр. На экран его лучше было не смотреть: чёрная полоса по центру расползалась, коричневая и зеленоватая кайма по сторонам наоборот - сужалась, а когда кайма совсем исчезнет, наступит конец... Вдобавок, к комплекту ужасов Мари добавилось ожидание административных неприятностей, типа огромного штрафа за порчу пульта.

Но мэру было не до штрафов: больницы ломились от страждущих бессоницей пациентов; работники предприятий, измученные ночными кошмарами работали вполсилы, и все жители во всех своих несчастьях, как водится, винили власть. Через неделю мэр собственноручно привёз и вручил Мари новый пульт и, в горестном молчании постояв у постели больного, отправился восвояси. Феликс уже даже не вскрикивал во сне: просто лежал изнеможённый, как мумия, ни на что не реагируя...

Мари отправила пульт на ту же полку, где он лежал раньше и безнадёжно вздохнула. Кому нынче этот пульт нужен? В городе нет других фонарщиков-ауритов. Ауритов-медиков тоже не найти: в очередь на помощь подобных специалистов записывались за годы вперёд. А пульт заработает лишь при наличии радужной ауры, а такой, как у её мужа до этого кошмара! Позови она хоть десяток помощников монохромными аурами, пульт не сработаeт. Ведь и девять женщин не родят младенца за один месяц... Или всё же родят? Как-никак, у неё в доме полная радуга монохромных аур...

Едва дождавшись сумерек, Мари вывела своих отпрысков на улицу, под фонарь напротив их дома. Собрав их в плотный кружок вокруг пульта, она велела каждому взяться за его основание а свободный конец направила на тёмную сферу, висящую над их головами.

- Что-то вы приуныли, ребята, - произнесла она деланно-весёлым голосом, - выздоровеет наш папа! Мы прямо сейчас попробуем его вылечить! Свет всегда побеждает тьму! Ну-ка улыбнитесь пошире и повторяйте за мной: свет победит тьму! Папа выздоровеет!

- Свет побеждает тьму! - нестройным хором повторили дети, - Папа выздоровеет!

И от их полных веры в чудо голосов, на глаза Мари навернулись слёзы. Ей даже померещилось, что язычок прозрачного пламени скользнул по серебристой поверхности пульта к фонарю-ауриту. Она подняла голову и замерла. Прозрачная сфера тёмного до того фонаря медленно наполнялась молочным сиянием; каждый листочек дерева, росшего рядом в этом сиянии стал отчётливо виден. По побеленной стене их дома плавно закружились ставшие привычными за время её жизни с Феликсом волны радужной подсветки: нежно голубые, светло-розовые, золотисто-жёлтые, наподобие локонов Клэр...