Это был ужасный вечер. Всё началось с того, что я отчитал её за зелёные ботинки и зонт, которые она сбросила у входа. Потом всё шло по нарастающей: не помытые мной тарелки гремели и рассерженно клокотали под ее руками в раковине, пыль шепталась по углам с длинношеей шваброй…

Ужинали мы порознь, каждый у своего компьютера, не проронив ни слова. Аппетита не было, напряжение нарастало. Но я делал вид, что всё нормально.
Только чайник кипел как ненормальный и аромат кофе был каким-то агрессивным, на мой вкус.

Я решил сходить за своей любимой арабикой и собираясь в магазин стал любовно припоминать всех птиц, останавливающихся на зимовку в верховьях Нила: ибисы, малые чайки, белощёкие болотные крачки…
Орнитология — моя страсть и спасение. На некоторое время, даже удалось забыть о нелепой, огорчительной размолвке.
Нашел кофе. Домой пока не хотелось, наступало самое загадочное время суток: сумерки.
Вы замечали, как всё меняется, когда свет и темнота сползаются, словно бы перемешиваются в равной степени?
Давно, казалось бы, знакомые места приобретают ореол таинственности, а окружающие цвета изменяются: одни — теряются, словно бы растворяются в серых сумерках, а другие — напротив, разгораются, как огоньки…
Я решил еще немного прогуляться по улице, но это было ошибкой: ближе к ночи чирикнул телефон, пришла смс-ка от Ольги: «Я хочу побыть одна».
Я забеспокоился, не понимая, что это значит, и решил поскорее вернуться домой.
Как не спешил, хватило часа моего отсутствия, чтобы она успела собрать вещи и уехать на вокзал.

Наверно, новый вокзал показался ей таким огромным… Я стоял в опустевшей прихожей и представлял его себе, как бескрайний, замёрзший склон Антарктиды, где высокие торосы льда топорщились, как вокзальные колонны.
Как чувствует себя там крошечный, одинокий человек? Заблудившимся, и маленьким, затерянным, будто в космосе…

Думалось о том, что в экспрессе, наверно, многолюдно, что направление Москва - СПб — самое оживлённое: не туда ли ее понесло? Давно ведь хотела побывать в Петербурге, но всё откладывали, из-за нашей всегдашней занятости…

Как бы я хотел сейчас махнуть туда свободной птицей…

Два дня не находил себе места, а на третий она ответила на e-mail, чтобы не волновался, что ни в чём меня не винит — просто захотелось взять паузу. Писала, что вполне комфортно устроилась на съёмной квартире, и стала вживаться в новый ритм жизни, работать дистанционно.

Общий фон письма был немного сдержанным.

Я ответил, что, конечно же виноват, только один я и виноват во всём, что зря не сдержался! Она больше не отвечала, а я не спал и яростно шептал в ночь: «У тебя кто-то есть?! Ты уехала с кем-то?! Одна?! Как ты могла вот ТАК уехать?!..»

Потом я вспомнил, что ее ботинки показались мне тогда, в коридоре, двумя крачками: одна сидела, подняв шею, а другая растянулась по полу…

Я уже почти ненавидел орнитологию.

«Нет»,— понял я к утру, в сотый раз перечитав письмо: — «Она там совсем одна, ей немного не по себе и грустно…»

Мне вдруг вспомнилась эта её грусть.

Она говорила о театре — а я о кайрах и крачках, она предлагала съездить в Петербург — а я звал с собой в экспедицию на другой северный берег.

«Кайры и крачки сокращают популяцию, Оля: они гибнут!» — Заявлял я ей с воодушевлением. — «Мы должны придумать хоть что-то, что бы их спасти!»

Она смотрела с грустью, но ничего не говорила, а я всё токовал, как охрипший глухарь, и не слышал: она ведь ещё тогда всё сказала мне — своими глазами…

Теперь я испытывал жгучую досаду: на себя, за то, что не сдержался; на Ольгу, за то, что не смогла понять, мои трудности, и не проявила, так свойственного ей, великодушия…

Но трудностей у меня всегда хватало, а Оля поддерживала, выслушивала, ждала…

Какой же я дятел!

Конечно, мне очень хотелось всё исправить.

Для начала я пошел, и написал заявление. Великое достижение современной жизни – «дистанционка», но для верности, я просил ещё и отпуск. Сразу не обещали, но недели черех две — пожалуйста. Благо, что активная фаза исследований и все коммандировки на места обитания птиц на время закончились, а мои семинарские часы обещал взять на себя коллега.

Через две недели я как раз должен был закончить все свои отчёты, диаграммы и выкладки по последней экспедиции на места птичьих базаров.

Засев дома, я первым делом написал другу-айтишнику, чтобы помог разобраться с новым местом «гнездования» жены: випиэны там всякие, браузеры — понятия не имею, как он это делает.

«Что ж», — сказал я себе: «Она хочет побыть одна — у неё будет немного времени, как раз, чтобы соскучиться!» — И с головой ушел в работу.

Мысли, что кто-то тем временем успеет занять моё место рядом с женой, я гнал от себя с особой старательностью.

Почти получалось.

Через три дня позвонил Саня, мой айтишник, и сказал только одно слово: «приезжай».

Я сорвался на другой конец города, помчался птицей, обмирая от страха.

Санька’ ещё со школы звали Кубом, он был небольшим, но представительным: огромные угловатые очки-кирпичи, солидное компьютерное брюшко´— но ничто его не портило. Во всяком случае, у девушек он спросом вполне пользовался, был смешным, и занятным — «Фани», как на английский манер характеризовала его последняя подружка.

Санек открыл, довольно потирая руки, а потом махнул приглашающим жестом: «инсталлируйся!» — это что-то вроде «располагайся».

— Привет, привет! — горячо пожал я его руку и даже «охлопал пыль с плеч», как он это называл, — А где твоя Фани?

— Не знаю, — беспечно пожал плечами Куб. — Ты давай, рассказывай ньюсы.

Я стал рассказывать, комкая в руках вязанную шапку, которую забыл оставить на входе. Санёк поднимал то одну бровь, то другую, покачивал головой в очках с толстыми стёклами, иногда хмыкал — так он всегда слушал какого-нибудь растяпу, или сам о них так рассказывал.

Почему мы, встречаясь со своими школьными друзьями, снова чувствуем себя тонкошеими, лопоухими идиотами, и почему испытываем от этого такое огромное чувство радости, граничащее с облегчением? Может, потому, что на самом деле, мы такие и есть? Несмотря ни на аспирантуру на отделении орнитологии, ведение семинарских занятий в ВУЗе, женитьбу, и даже, наверно, после рождения детей.

Вон, Чиж, Стас Чижов, обзавёлся птенцами, а всё так же лыбится, как дурак при встрече…

— Приём, Птичка, ты слышишь, о чем я тут? — Слышу я строгий голос зануды-Куба, и откликаюсь.

Оказалось, что он, тем временем, давно включил свои многочисленные экраны, и показывает, чем сильна установленная им программа отслеживания и распознавания лиц, вкупе с его корешом из града Петрухи.

И я начинаю понимать, что эта гнусная скотина, уже несколько дней, как установил слежку за моей женой!

Боже! Как я рассвирепел, я чуть не двинул ему в лицо.

…

— Да скоро по всей стране продажу камер слежения свернут! Изымают их из свободной продажи. — Бубнил Саня. — Не хочешь — как хочешь: сунь свои большие уши в песок и живи как страус.

— У страуса нет таких ушей, в обычном понимании, — на автомате отвечаю я.

Он смотрит на меня с поддельным ужасом, типа «силён ты, Птах, проповедывать о сородичах!»— и мы начинаем смеяться. Давний такой наш прикольчик.

Он провожает в прихожую, «охлопывает пыль с моих плеч», и протягивает какую-то бумажку:

— Адрес хоть возьмёшь?

Оля не писала, а я всё продолжал отправлять ей тёплые письма с подробным отчётом о том, что я делаю, как привожу все свои записи и документы в порядок, и как меня очень просили выступить на кон-фе по Глобальному потеплению с отчётом, и как я не хочу и волнуюсь.

Каждое письмо заканчиваю забавными рисунками крачек, передающих ей приветы, клянущихся в любви, и проникновенно сообщающих о том, как они, всё же, по ней скучают, и я тоже…

Подходила к концу третья неделя разлуки.

Оля молчала, но каждое моё письмо было помечено как прочитанное адресатом.

Ещё через неделю, после моего подробного письма-отчёта о выступлении на конференции и рисунков, (в которых крачки мандражировали, но отважно шли выступать на сцену), Ольга вдруг ответила.

Она написала: «Мне правда, очень жалко твоих крачек…»

Я не знал, что и думать.

А что, если это сарказм?

Да нет, наверно. НЕ МОГЛА же она ТАК измениться?.. Сердце было не на месте и я в тот же день позвонил Саньку:

— Ты, это… снёс уже ту программу?

Куб молчал, но подозрительно возился и сопел на другом конце провода.

— Ну?! Удалил или нет?

— Это зависит от того, что тебе нужно.

— У Ольги что-то происходит, что-то не так… кажется.

— Я не открывал прогу, но сейчас посмотрю последние записи… Там несколько последних суток перезаписываются по кругу…

Где-то через час он перезвонил и только подтвердил мои опасения: «объект», как он выразился, уже двое суток не выходит из квартиры. За это время было две доставки еды.

Как это непохоже на Ольгу! Где ее утренние пробежки в любую погоду?

Где ежедневные моционы в ближайший маркет, после дистанционной рабочей сессии? Всё ли у неё в порядке?

В моём кармане лежал билет на самый быстрый поезд Москва-Санкт Петербург — Сапсан.

Сапсан — (латинское название — Falco peregrinus) — хищная птица из семейства соколиных, распространённая на всех континентах… различают около 17 подвидов этой птицы… Сапсан является как самой быстрой птицей, так и самым быстрым представителем царства животных вообще. В пикирующем полёте он способен развивать скорость свыше 322 км/ч, или 90 м/с!

Лети, мой Сокол, лети!

Сапсан был стремителен. Он неотвратимо приближался к своей цеЛи.
…
…
…
Прошло больше месяца моей жизни в Питере, как чаще всего называют его местные.

Как-то всё не клеилось и не срасталось…

Напарница по проекту, петербурженка, доставшая контрамарки в Мариинку, негодовала на моё робкое: «Я, это… кажется заболела… Да, температура… Нет, не могу, прости…Я правда больна.»

И в этот самый момент, не раньше, не позже, пришло сообщение от мужа, и он спрашивал: «Как ты себя чувствуешь?»

Раздраженно поджимаю губы: ведёт себя, как ни в чём ни бывало, будто и не было этого трудного месяца…

Его месяц тоже выдался не особо лёгким. Однажды я подумала об этом и написала, что жалею его крачек.

И сейчас, превозмогая боль от света в слезящихся глазах, набрала ему ответ: «Всё в порядке, не нужно обо мне беспокоиться».

Хотелось одного: лечь и …

Уснуть тоже не получалось.

Так. Нужно собраться. Голова раскалывалась. Я достала из пачки таблетку аспирина-шипучки и, покачиваясь от слабости, смотрела, как она кружится с пузырьками в стакане воды, предусмотрительно оставленным мной на тумбоче у кровати.

Как жарко… Наверно так себя чувствуют северные крачки во времена потепления…

Как же болит голова! Будто сотни голдящих крачек долбят по ней в остервенении!

Я заплакала…

Сегодня пробежки не будет, сегодня героический поход в ванную: по плану умывание и чистка зубов… Но тяжело оторвать голову от подушки.

Звонок в двери.

Нет, не пойду открывать. Звонят так настойчиво, будто в самой моей голове.

Динь-дон! Динь-дилинь!

Я пошатываясь бреду по коридору, слабым голосом приговариваю: «Да иду уже я, иду… Кого там принесла нелёгкая?..»

Потом снимаю цепочку, поворачиваю ключ —

и дверь распахивается…

Он стоит на пороге с коробочкой моего любимого десерта из кафе, что есть по пути с его работы — и он сразу всё понимает: «Олечка, как же так можно, малыш? Ты больна? Мы с крачками по тебе скучали… безумно!..»

Последнее слово он говорит, сгребая меня в охапку и зарываясь лицом в мои волосы.

Мои крачки вслипывают и, наконец, смолкают.

—

Задание:

Написать рассказ, вплетая образы птиц

Земля — Созвездие Наугольник. Конкурс в стиле Кено-3.