— Вот снова взошла луна, и на меня нахлынули воспоминания. Я ощутил присутствие Кримхильды, словно только вчера смотрел в безбрежную синь её глаз. Смотрел и тонул в ней, и терял голову, и не находил слов.

Помнишь, раз за разом я собирался признаться ей, но так и не успел. А потом появился Отто. И по её пламенным взглядам, устремлённым на него, я понял, что опоздал навсегда…

Скажи, мой Мондфойер, я должен был ей признаться? Скажи, я был трусом тогда?

— Ты отлично знаешь, что нет, доблестный Барнар. Ты видел, что Кримхильда не испытывает чувств к тебе, и не хотел делать её несчастной.

— Вот и я себя уговаривал, что поступаю правильно. А потом мы с тобой покинули родные места и отправились на север, где настигла нас война против армии Валленштейна. Мы славно сражались под знамёнами Кристиана четвёртого, друг мой… Уж не знаю, чего я искал в этих боях. То ли и вправду так предан был лютеранской идее, то ли просто пытался забыть синие глаза…

— Это были славные времена, мой Барнар. Мы никогда не подводили друг друга в бою.

— Это верно. Никогда.

Барнар помолчал. По луне пробежало облачко, а потом серебристые лучи полились с прежней силой.

— Но Кристиан был разбит под Вольгастом.

— В том нет нашей вины, друг. Силы были неравными.

— Знаю, знаю. Мы с тобой уцелели, и это было большой удачей. Я остался в Гольштайне и рад этому. Теперь здесь родина моих детей. Что может быть лучше…

— И всё же однажды мы вернулись на юг.

— Да. Оказалось, что пока мы с тобой воевали, чума и бесконечные войны между князьями не пощадили нашу родину и тех, кого мы знали. Я узнал, что чума унесла Отто, о Кримхильде не смог разузнать ничего, а тут ещё пошли слухи о свирепом драконе, который объявился в Хёенберге и держал в страхе все городки и поместья в окру́ге. В общем… я не выдержал. Для супруги и друзей это была весомая причина — битва с драконом, свирепствующим в моём родном краю. Все пожелали мне доброго пути и победы.

Ты, конечно, помнишь эту битву, мой верный Мондфойер…

— Мы сражались, как никогда. Ты был безупречен, не кори себя.

— Я пытаюсь. Но не могу забыть тот миг, когда чудовище выбило тебя из моей руки, вымотав долгой борьбой. Глядя, как ты летишь в пропасть, я застыл от горя и пропустил удар. Это было непростительно. Однако оказалось, что это был прощальный взмах; дракон, махнув хвостом и приложив меня головой о камень, почему-то взлетел и покинул ущелье. Придя в себя, я увидел на горной дороге спешащего ко мне Бруно, друга детства, в полном вооружении. «Барнар! — кричал он, — ты ранен? Проклятье, я не успел к тебе на подмогу!»

Наш путь в его замок я помню смутно. Он рассказывал, что я, как заведённый, твердил одно слово: «Мондфойер». А он подбадривал меня, что сейчас приедем к нему, он познакомит меня с женой, она красавица, да я ведь должен её знать, я побуду его гостем, пока заживёт рана, и всё в таком же духе.

В замке нас встретила хозяйка. Свет для меня померк окончательно, когда я взглянул в слегка потускневший, но всё ещё пронзительный синий огонь в печальных глазах… в тот миг я понял, что посетил родину в последний раз.

— Ты ничего не сказал ему?

— Конечно, нет. Зачем тревожить их обоих? Мы с Бруно сердечно распрощались, я поблагодарил его за помощь и вернулся домой.

— Ты ведь ни о чём не жалеешь, мой Барнар?

— Нет. Как можно? Анелия-Раймунда — прекрасная жена и мать. Мне не в чем упрекнуть судьбу.

Однако, мне пора. Не хочу, чтобы супруга что-то заподозрила, а то и вздумала проследить за мной. Тогда она сочла бы меня сумасшедшим, который беседует с луной и облаками.

Я вижу тебя сейчас в лунном свете так отчётливо, мой Мондфойер, что мне хочется взяться за рукоять…

Рыцарь вздохнул и развернул скакуна в сторону дома. Он ехал не оглядываясь, чтобы не видеть, как тускнеют и гаснут над речной долиной сотканные из лунных лучей очертания Мондфойера — благородного меча.