По картине № 4 — Анна Березовская Цветное молоко Хамелеона

На город уже опустилась ночь и каждый шаг по мостовой звучит выстрелом; впрочем по улице сейчас мало кто ходит. Мрыся поднимается на мост через реку и завороженно смотрит вниз на чёрную воду. По маслянистой ей поверхности огромными одуванчиками расплываются отражения фонарей, а отражение луны и вовсе растекается бесформенным светлым пятном. Сама луна сверкает в небе точно-очерченым ледянисто-голубым диском, круглым, как лик Богини Фиортэ. Поздно, и Богиня, верно давно перестала прясть волшебный гобелен истории и спустилось к озеру, где ждёт её золотой чёлн с новым возлюбленным. Говорят, что Богиня не перебирает кавалерами: она осчастливит любого, кто с ней возляжет, да и сама будет счастлива. Но Мрысе такая не избирательность - хуже каторги, а то и смерти. Но это - слова. Когда-то она думала, что скорее бросится в реку, чем подойдёт к одному из жёлтых фонарей на окраине города. А сейчас она идёт к фонарям, и судьба утопленницы пугает её куда больше. При одной мысли о пиявках, присосавшихся к её похолодевшему телу, её начинает тошнить, а ноги сами несут её по дороге, на которую вывела её нить безжалостной к ней Богини.

Почему Богиня так неласкова к ней? Или Мрыся самa виновата в свалившихся на неё несчастьях? Ведь у женщины нет выбора, она должна покорно идти за предназначенным ей судьбой мужчиной. Богиня, видно, предназначила её для Дауша: Мрыся нравилась старику; он назвал бы её женой, будь батрачка к нему благосклоннее. Но она, дура, сохла по Петреку, хоть и знала, что тот к ней равнодушен. И даже когда Петрек исчез, она всё не верила, что это уже навсегда; всё ждала и надеялась. И Богиня Фиортэ, наверно, разгневалась на неё за неблагодарность и забрала душу старого Дауша к себе на планету Фат. A у Мрыси не осталось никого, кто мог помочь ей хоть чем-то. Сыну Дауша лишняя работница была ни к чему, и Мрысе пришлось расстаться и с любимыми ею бурёнками, и с возделанным ею огородом, где над каждым зелёным росточком она хлопотала, как над собственным ребёнком. Мрыся добралась до города и долго ходила от одной двери к другой с просьбой о любой чёрной работе. Жена мясника сжалилась над ней и взяла в служанки без рекомендательных писем. И как же она была благодарна этой чопорной костлявой даме за предложение работы! Но у дамы был муж - бородатый, огромный, как матёрый медведь, - Мрыся лишь охнула от изумления, увидев его впервые. Поначалу он казался ей весёлым и добродушным, но ведь и медведь кажется добродушным, пока он тебя не заграбастает в свои объятия!

Уже на второй неделе вечером, когда она отдирала засохшую бычью кровь от замызганного прилавка, хозяин набросился на неё. Зря она надеялась на свою почти неженскую силу; мясник легко одолел её жалкое сопротивление, а на жалобный плач лишь коротко хохотнул: все когда-то начинают. И добавил жёстко, глядя в её заплаканные глаза:

- Скажешь жене - убью.

И она поверила. Да и как не поверить после того, что случилось? Так оно и пошло: утром и днём уборка в доме, готовка, возня с малышнёй, в тщетной попытке угодить привередливой хозяйке; Вечером после закрытия лавки - уборка и там, плюс ласки хозяина, которые и ласками-то грешно назвать. А где-то через полтора года, когда набухший живот стал заметен любому, хозяйка вышвырнула её на улицу с грандиозным скандалом, не заплатив ни копейки за полгода работы. А мясник и слова не сказал в защиту своей несчастливой любовницы: жена, мол, сама нанимала эту похотливую дрянь, пусть сама и решает.

При воспоминании о визгливом крике жены мясника, Мрыся зябко поводит плечами. Беременную никто не возьмёт и в полотёры, а за нею, вдобавок, волочился грязный шлейф слухов, которые распускала жена мясника. Есть хотелось и за двоих, и она, волей-неволей пришла к храму за подаянием.

Подавали мало и не часто, и за каждой монеткой тянулось много искорёженных нищетой и болезнями рук. Появление беременной конкурентки нищих совсем не обрадовало: они сговорились и подстерегли её на пустыре, где она ночевала, потеряв крышу над головой. Жутко даже припомнить их перекошенные морды и грубые башмаки, которыми эти твари топтали её беспомощное, лежавшее на пустыре тело, пытаясь пнуть в живот и побольнее.

А когда она очнулась в больнице для бедных, ей сказали, что ребёночек в её животе не перенёс этого кошмара, а другого у неё уже не будет, счастье что она сама в живых осталась. А потом, слегка подлатав, её вновь выбросили на улицу, где ни крова, ни куска хлеба. На работу её не берут, оборвать самой нить, доставшуюся от Фиортэ -страшно, и остался ей, бедолаге лишь один путь: к жёлтым фонарям на окраине города. Там, прижавшись к бетонным фонарным столбам стоят самые пропащие женщины; те, кому даже миловидности от Фиортэ не досталось. Идущие с фабрик на окраине города работяги порой зовут кого-нибудь в свои бараки, если остались у них силы и желание на подобные забавы после изнуряющего дня.

Вспоминая несчастья последних дней Мрыся даже не заметила, как добралась до окраины. До конца смены оставалось ещё около часу, но у бетонных столбов уже застыли неподвижные женские фигуры. Мрыся подошла к свободному фонарю и, вжавшись спиной в шершавый бетон и уставившись глазами в землю, принялась себя мысленно утешать: "Может это и не будет так уж противно. Не противнее, чем с мясником. И потом не обязательно я сразу подхвачу какую-нибудь гадость. Гроши, не гроши за это дадут, а можно будет что-нибудь и насобирать. А потом перееду в другой город, где меня не знают, и найду нормальную работу"...

- Мрыся?! Что ты тут делаешь? - услышала она изумлённый возглас, и оторвала глаза от земли. Перед ней стоял Пeтрик, заросший, осунувшийся, постаревший лет на десять, и всё же узнаваемый.
- Впрочем, ясно, что, - поднял Петрик глаза на тускло сияющий над неё фонарь, и взгляд его из изумлённого тут же сделался свинцовым, а лицо угрумо-непроницаемым, - Ладно, пойдём...

Круто развернувшись он захромал в сгустившуюся мглу, а Мрыся покорно засеменила следом. Щёки её пылали, будто ей надавали пощёчин, в голове прыгали обрывки бессвязных мыслей. "Почему Петрик так хромает? И выглядит, как старик... Неужели Богиня Фиортэ, о которой всегда мечтал, обошлась с ним неласково? Но к ней-то, Мрысе, за что она так безжалостна? Всю свою юность Мрыся мечтала о Петрике.. А теперь... Лучше бы любой сифилитик. Позор-то какой! Что он о ней подумает? Да и будет ли вообще он о ней думать? Идёт, как с чужой - слова не скажет... О, Фиортэ, да разве это нормальное человеческое жильё?"

Петрик привёл её в крохотную хибарку за огромным забором и зажёг свечку. В комнате всего-то добра - печка, да грубо сколоченный стол с колченогим стулом. Даже кровати тут не было: на давно не метеном полу лежала охапка соломы, застеленная рядном. Но на столе стояла миска с остатками еды, и Мрыся тут же вспомнила о терзавшем её голоде. Заметив её жадный взгляд, Петрик вытащил из ящика, стоявшего у стены горшок с кашей и ни слова не говоря, высыпал его содержимое в ту же тарелку. Пока Мрыся глотала выпавший на её долю ужин, Петрик сумрачно молчал, примостившись у стены на том же ящике, а потом сухо поинтересовался,

- Как Дауш?

- Помер он, - жалобно откликнулась Мрыся, - Помер, а я... - и тут же онемела, почувствовав жёсткий тяжёлый взгляд, скользящий по жёлтым следам едва заживших синяков на её лице. Не дождавшись продолжения, петрик перевёл взгляд на свою неуютную постель, И Мыся покорно шагнула по направлению его взгляда.

И произошло у них то, о чём Мрыся боязливо мечтала в юности, но вышло совсем не так, как ей мечталось. Она как заледенела от стыда и неловкости, да и Петрику, как ей показалось, было всё равно с кем лечь. И лишь под утро, когда он, одевшись, протянул ей несколько монеток, которые вынул из тощего кошеля, валявшегося на столе, она как оттаяла: повалилась ему в ноги и вцепившись в штанины отчаянно зарыдала:

- Не гони меня! Некуда мне идти! Ведь вместе у Дауша в доме росли...

Ошарашенный Петрик с трудом отодрал побелевшие пальцы девушки от своей одежды, и взгромоздив её громоздкое тело на единственный в комнате колченогий стул, какое-то время топтался рядом, не зная, что ему делать. Дождавшись, пока бурные рыдания сменятся слабыми всхлипами он сумрачно произнёс:

- Мне на работу пора, Мрыся. Вечером поговорим, - и зашкандебал было к двери, но с полдороги вернулся и положил на стол злополучные монетки.- Приготовь что-нибудь поесть. Продукты в ящике, а если чего не хватит, докупишь. Я на тебя как-то не рассчитывал.

Вернулся он очень поздно: Мрыся дважды разогревала свою стряпню, желая сразу порадовать его горячим; продуктов ей хватило, и докупила она разве что молоко и ягоды, из которых приготовила напиток, которым потчевала парня в юности. И угадала: наткнувшийся на стакан взгляд Петрика сразу потеплел.

После ужина они вышли во двор и сев на небольшую лавочку у порога, Петрик заговорил:
-Я, Мрыся, потолковал нынче с Ирадой, той что держит цветочную лавку в конце улицы. Ей нужен помощник в её теплицы. Ей бы парня, но я да я сказал, что силы и умения у тебя, как у двух парней. Деньги - небольшие, но по первым порам... В общем, можешь сама жильё снять, а можешь пока у меня пожить. Но особо на меня не рассчитывай: я тут, пока нога заживёт, а там обратно - в свой полк. Моя судьба - там, а жена мне ни к чему...

Мрыся, весь день напряжённо ждавшая слов его, как приговора, радостно закивала: эка благодать на неё свалилась! И работа, и крыша над головой на первое время... А что Петрику она не особо нужна - так она и не рассчитывала. Главное, что пока не гонит...