Я смотрю в окно и вижу бак с дождевой водой, оцинкованную трубу и куст белой сирени. Он, как загнанная лошадь, весь в пене. То есть, в цветах. И мир кажется надежным и незыблемым, он не меняется из года в год, из месяца в месяц. Даже если облетит сирень, пожелтеют листья, этот бак и эта труба будут все так же маячить перед моими глазами. Все проходит, говорю я себе, и это когда-нибудь пройдет. Я и сам не замечу – как. И медленно моргаю. Бак для воды... труба... куст... Я могу спуститься в сад и пощупать их, почувствовать ладонями прохладу металла, теплую гладкость пластмассы, свежесть листьев... вдохнуть сладкий цветочный аромат. Я могу уйти – и не увидеть их больше никогда.

Давно, когда Лара была еще маленькой, мы с ней играли в одну игру, которая называлась... Да собственно, никак она не называлась. Мы просто гуляли в лесу или вдоль озера и примечали всякие чудеса. Например, яркую птицу или скачущую по дереву белку, жука рогача, муравейник, выползшего на тропинку ужа, цаплю в тростниках или утку с пушистыми смешными утятами, верткую ящерку во мху, крупную рыбу, идущую в зарослях рогоза, или разморенную солнцем черепаху на плоской коряге. А то и какой-нибудь причудливый корень, тень от ветки в форме зайца или кошки («Смотри, папа, она шевелится! Как живая! Смотри, смотри, зайчик двигает ушами!») или первый весенний цветок, тонкий и хрупкий, как льдинка. Кажется, возьмешь его в руки – растает.

В общем, кто больше необыкновенного увидит, тот и выиграл. На самом деле никаких чудес во всем этом не было. Обычная жизнь леса. Но мы с Ларой постигали ее вместе. Глядя на мир детскими глазами, я как будто и сам возвращался в то далекое время, когда волшебство таилось за каждым кустом. Когда оно, как солнце, освещало каждую поляну, плескалось в каждом ручье, цвело и зеленело, ползало и копошилось под ногами.

Я и сейчас порой играю в эту игру с самим собой. Брожу по лесным тропинкам, примечая то или это... а потом думаю, не рассказать ли Ларе? Что она ответит? Порадуется вместе со мной? Или скажет: «Не валяй дурака, папа. Я взрослая. Я забыла, как выглядит наш лес»? Что ж. Когда-нибудь, вероятно, она забудет, как выгляжу я. И, усмехнувшись про себя, прячу телефон в карман. Так и не позвонив дочери.

Но в тот день ей только-только исполнилось шесть лет, и мы стояли у самой воды, глядя на озеро. За нашими спинами вилась тропинка, и полыхали на солнце кусты желтой акации. Если смотреть на них долго, от их жаркого цвета становилось горячо глазам. А на водной глади, в переливах серо-голубого – взгляд отдыхал. Майский день, еще не знойный, разгорался в небе огромным белым шаром.

- Папа! – вскрикнула вдруг Лара, и в ее голосе звенели изумление и восторг. – Острова плывут!

- Что? – удивился я. – Где?

Но уже и сам увидел, как два небольших, поросших сухим тростником островка, плыли нам навстречу, гонимые ветром. Зацепившись за ствол упавшего в воду дерева, они на несколько минут стали оседлыми. Потом ветер подул в другую сторону, и два крошечных кусочка суши – или то, что ей казалось, а на самом деле два золотых от яркого света травяных плота снова тронулись в путь, направляясь к середине озера. Мы с дочкой молча наблюдали за ними. Я – с любопытством. Лара – взволнованно.

- А что если, - поделилась она со мной своей тревогой, - какой-нибудь муравей или жук уснет на травинке... А в это время островок уплывет?

- И что? – не понял я.

- Ну... как они потом доберутся до дома?

Действительно, как, задумался я.

- У жуков обычно есть крылья. Так что он перелетит через озеро... Если поймет, куда ему нужно. Может, жуку все равно, где быть. Весь лес ему дом. А муравей...

Я пожал плечами. Муравей не выживет без своего муравейника. Жук – другое дело. Возможно, и ему будет на первых порах непривычно и трудно. Но он приспособится. Много ли ему нужно? Трава, сухая древесина, земля, в которой копошатся какие-нибудь личинки. Или что там едят жуки? Прошлогодние листья, мох... А как быть муравью? Ползти вдоль берега? Или сидеть и ждать, пока гонимый ветром островок вернется туда, откуда приплыл? Всю жизнь можно так прождать... Не помню, что я сказал в тот раз дочери, но как-то выкрутился, сочинив для Лары очередную сказку. А на обратном пути размышлял. Ведь это и в самом деле чудо. Или очень близко к нему. Злое или доброе... но всегда нежданное. То, что казалось нам твердью, вдруг отделяется от берега и плывет. И вся наша жизнь – дом, работа, близкие люди, наши планы и мечты – плывут вместе с этим крохотным островком. Все привычное, любимое теряет опору, становится ненадежным и зыбким. А в какой стороне, к чьим берегам оно пристанет – не известно. И тогда ищи или не ищи свой муравейник, все равно не найдешь. Слишком далеко он, в другом времени или месте, на краю земли или в иной вселенной.

Это жутко, если вдуматься. И очень похоже на страшный сон, на многолетний кошмар, мучивший меня из ночи в ночь, с самого детства. Он всегда начинался одинаково. Я прихожу домой – и сперва это, конечно, был родительский дом, а позже тот, в котором живу сейчас – поднимаюсь на крыльцо и, распахнув дверь, вижу маму и папу, сидящих за столом. Они поворачиваются ко мне, как по команде, на их лицах – притворная сладость, в глазах – странный блеск. И, вроде бы, они такие, как всегда. Но у мамы волосы не золотистые, рассыпанные по плечам, а короткие и черные. А на папе – незнакомая рубашка. Казалось бы, ну и что такого? Трудно ли мужчине купить новую одежду, а женщине сделать другую прическу? Но в моих сновидениях это почему-то воспринималось признаком подмены. Я понимал, что мои родители – не настоящие, а только притворяются таковыми. На самом деле они злые и опасные пришельцы и только ждут момента, чтобы наброситься на меня и убить. Я просыпался с криком, весь в холодном поту, и до утра не мог уснуть, глядя в темноту широко открытыми глазами. Лет с шестнадцати сюжет изменился. Я все чаще стал видеть во сне не родителей, а незнакомую полуодетую женщину в объятиях незнакомого мужчины. Как только я переступал порог собственного дома, этот чужак выпрыгивал в окно, а его подруга бросалась передо мной на колени, плача и умоляя ее простить.

- Это не то что ты подумал, Алекс! – рыдала она, хватая меня за руки и стискивая их с такой силой, словно хотела переломать мне все пальцы. – Я люблю только тебя! А это – просто друг. Мы не сделали ничего плохого!

Я в испуге отшатывался, думая, ладно, этот кент, но ты кто такая?

Смешно, но женщина из моих кошмаров до странности походила на мою будущую первую жену Анну, с которой я тогда еще не был знаком. Правда, сон оказался не в руку. Анна мне никогда не изменяла. Или делала это настолько искусно, что я ни о чем не догадывался. Но я так не считаю, и вовсе не потому, что верю в ее былую любовь ко мне. Скорее наоборот. Но она была слишком честной, чтобы проделывать такое за моей спиной.

Вы, наверное, скажете, зачем он рассказывает нам эти глупости? Мало ли какие кому снятся сны? Они – всего лишь порождения спящего мозга. Танец химер. Иллюзии... Что-то нелепое, а порой и стыдное, всплывшее из подсознания, над которым разум, как известно, не властен. И вы будете, конечно, правы. А рассказал я все это потому, что такая же – или почти такая же история произошла со мной недавно на самом деле. Не во сне, а наяву. Хотя где сон, а где явь – кто их знает. Память сгладит все, любые события превратит в их собственные тени, в отблески реальности, в условность. Лет через пятьдесят, читая мои записки, никто уже не разберет, жил я или спал и видел сны, или жил во сне.

Последнее время я сильно уставал. У нашего с Лизой первенца, от рождения крикливого, резались зубки, и он плакал ночами напролет. Причем так громко, что я не мог спать, даже сунув голову под подушку. У жены под глазами залегли темные круги. А я клевал носом на работе и, приходя домой, буквально валился с ног. Но и тогда мне не удавалось как следует выспаться. Я с тоской вспоминал, какой спокойной девочкой была в младенчестве Лара. Но дети не похожи друг на друга, это естественно и вовсе не означает, что кто-то из них хороший, а кто-то плохой. Я любил нашего малыша. Это такое восхитительное и новое чувство – иметь сына. Но усталость уже грозила перейти в депрессию, я стал раздражительным и задерганным, огрызался на жену или вместо того, чтобы помочь, апатично лежал на диване. Лиза сносила мое безобразное поведение с кротостью ангела. А в выходные настойчиво гнала из дома:

- Алекс, ты уже сам на себя не похож. Сходи, поброди по лесу, развейся, тебе это нужно.

- Может, я лучше погуляю с ребенком? – возражал я. – А ты пока отдохнешь?

Лиза ласково улыбалась.

- Я не устала. Мне все это в радость. Семья, малыш... Я так долго об этом мечтала. Янек прекрасно поспит в саду. А ты иди, туда, где мы с тобой вместе ходили... В твое место силы.

Я неуверенно пожимал плечами.

- Ну, ладно. Я ненадолго. Только дойду до озера – и назад.

Так я говорил – и уходил на целый день. Блуждал до темноты по лесным тропинкам, шел наугад, не заботясь о том, как буду возвращаться домой. Я знал, что мой внутренний компас или, как я его называл, «чувство гнезда» обязательно выведет меня обратно. Иногда я отдыхал где-нибудь под деревом или на полянке, среди высокой травы, растворяясь в летней жаре, в солнечном свете, зеленоватом, просеянном сквозь листву, в птичьем пересвисте, в запахе цветов и земли. И сам не замечал, как проваливался в сон. Так крепко и безмятежно я не спал больше нигде, и демоны прошлого не терзали меня.

Однажды я задремал на лужайке изумрудного мха, мягкого, как пуховая перина. Пробудился от резкого холода и увидел тяжелое, черное небо, нависшее, казалось, прямо над моим лицом. День угас, съежился и потускнел, утратив живые краски. Стало душно и темно, как в сумерки, так плотно сошлись тучи. Над моей головой верхушки деревьев метались на ветру и шумели, будто грозовой океан. А еще там что-то выло и гудело целой стаей чудовищ, и закручивались поверх облачной черноты тугие вихри.

Встревоженный, я быстро поднялся на ноги и направился к тропе, на ходу выхватывая из кармана телефон. То, что бушевало в вышине, с минуты на минуту грозило обрушиться на землю, и надо было поскорее выбираться из леса. Но сперва предупредить Лизу, что иду домой, что со мной все в порядке. Наверное, она там с ума сходит... А может, и нет. С ребенком ей и так хватает забот, а я, как она знает, чувствую себя в лесу как рыба в воде. Со мной, она уверена, ничего плохого не случится. Что ж, хотелось бы так думать. Я несколько раз встряхнул смартфон, продолжая беспомощно давить на кнопку включения, но экран оставался черным. Разрядился он, что ли, этот глупый гаджет? Я почти бежал по тропинке, рискуя споткнуться о какую-нибудь шишку или древесный корень, когда мне на нос упала первая капля. А потом дождь хлынул стеной. Обрушился сквозь ветви деревьев, не способных сдержать неистовый водопад.

Все-таки я не рыба. И текущая с неба вода облепила меня промокшей до нитки одеждой, ослепила, затекая в глаза и в нос, и в горло, когда я, задыхаясь, пытался втянуть воздух ртом. Что поделать, я не умею дышать жабрами. А главное, я совсем не понимал, в какую сторону идти. Мой внутренний навигатор отказал. Наверное, он не выносит сырости.

Пока я блуждал в лесу, по-настоящему стемнело. Тропинки раскисли, и под ногами чавкала жидкая грязь. Постепенно деревья стали редеть, расступились и разбрелись кто куда, словно уставшие от игры дети, и я вышел к своему поселку. Теперь ливень сек меня с удвоенной силой. Гром гремел так, что, казалось, раскалывался небосвод. А серые вспышки молний резали его, как автогеном. Я узнавал и не узнавал залитые водой улицы. Дождь смыл с неба луну и звезды, смыл с перекрестков фонари, а со стен домов – яркие квадраты окон. Поселок словно вымер или погрузился в глубокий сон. Странно... Вроде, и час еще не поздний. А впрочем, неизвестно. Я не ношу наручных часов, а от сдохшего телефона толку мало.

И только Лиза, судя по всему, не спала. Во всяком случае, окно нашей гостиной было озарено теплым золотым светом. Я облегченно выдохнул, торопливо придумывая, что сказать жене. Правду, конечно... Но в чем она, правда? Слова в голове не складывались, а по щекам – несмотря на адский ночной холод – растекался жар, не то от стыда, не то от простуды.

Я прошел через мокрый сад и хотел уже по своему обыкновению взбежать на крыльцо и забарабанить в дверь или открыть ее своим ключом. Но почему-то не сделал ни того, ни другого. Как будто что-то меня остановило. И вместо того, чтобы смело войти к себе домой, я, привстав на цыпочки, заглянул в светящееся окно.

За накрытым столом сидели два великана и пили чай. Ну, если точнее, великан и великанша. А попросту, очень высокие, крепкого сложения люди, что стало заметно еще до того, как женщина поднялась с места, чтобы взять с каминной полки молочник. Не скажу, что я так уж субтильно сложен. Но столь могучая дама наверняка могла бы повалить меня, что называется, одной левой. Великану, ее мужу, для этого достаточно было шевельнуть мизинцем.

Что только не пронеслось у меня в голове, пока я, трясясь в жестоком ознобе, разглядывал странную парочку сквозь оконное стекло. Я словно очутился внутри одного из самых жутких своих кошмаров, и даже ущипнул себя за предплечье в надежде проснуться. Увы. От боли в глазах помутнело, от резкой слабости и тошноты я едва удержался на ногах. Но сон не развеялся а стал, пожалуй, еще реальнее. Что делают незнакомцы в моем доме, спрашивал я себя. Может, это какие-то друзья Лизы? Она пригласила их в гости, на чаепитие, а сама ненадолго вышла в другую комнату? Например, для того, чтобы покормить или успокоить сына? Но на столе не было третьей чашки. А чужаки вели себя как-то уж слишком по-хозяйски. Великан смотрел на великаншу с нежностью, то подливая ей молоко в чай, то предлагая конфету или печенье, то легонько поглаживая своей огромной лапищей по руке. Мирная, безмятежная картина. А может, это грабители, которые ворвались в дом, убили мою жену и ребенка, вынесли все ценные вещи, а потом... что? Уютно расположились у камина, накрыли стол, поставили чайник на плиту... Вместо того, чтобы быстренько стереть отовсюду свои отпечатки пальцев, побросать улики в мешок и скрыться с места преступления. Абсурд? Еще какой! Или... сам заядлый выдумщик, я в сказки не верил. Но страшная фантазия о коварных «подменышах» слишком долго жила в моих снах, чтобы я мог от нее отмахнуться. Так кто же они, эти люди? Злодеи, проникшие в мой дом, чтобы меня погубить? Или они ни при чем, а наоборот, меня занесло в их уютный мирок плавучим островом?

Я задумчиво взошел на крыльцо и несколько минут, не отрываясь, разглядывал латунную табличку у двери, с короткой надписью: «Густав и Эрика Шмитт». Вот, значит, как зовут великанов. А как же я? А Лиза? Где она теперь? И куда деваться мне? Я устало облокотился на перила. Озноб и головокружение усиливались. У меня поднималась температура. Со стеклянного козырька над крыльцом текла вода и, разбрызгиваясь о ступеньку у моих ног, обдавала меня ледяным фонтаном дождевых капель.

В конце концов, я с трудом поднял руку – показалось, что она весит килограмм десять, не меньше – и позвонил в звонок. Зачем? А что бы вы сделали на моем месте? Мне некуда было идти.

Послышались тяжелые шаги, и в дверном проеме воздвиглась мощная и даже какая-то угловатая фигура. Великанша стояла спиной к свету, и на ее лицо падала густая тень. Но мне почудилось, что мохнатые, как две толстые гусеницы, брови грозно сдвинулись к переносице. Хозяйка хмурилась – и я ее очень хорошо понимал.

- Фрау Шмитт? – пролепетал я, в любой момент готовый обратиться в бегство.

- Да, это я, - с достоинством ответила женщина. – А вы кто?

- Моя фамилия Штерн, - представился я. – Александр Штерн. Я заблудился в лесу, а потом начался дождь. Я промок... и очень замерз.

Женщина всплеснула руками.

- Бедный вы, бедный! Вы же весь дрожите. Конечно, в нашем лесу не мудрено заблудиться. Да еще в грозу! Такую, что света белого не видно... Что же вы стоите на пороге? Заходите, господин Штерн! Заходите скорее!

Я замешкался, и хозяйка, вцепившись в мое плечо, втолкнула меня в дом. В полутемную прихожую, показавшуюся мне неожиданно тесной. Еще и вешалка для курток стояла не на привычном месте, а чуть ли не перегораживала и без того узкий коридор. Я вошел, хлюпая полными воды ботинками. По паркету за мной тянулся мокрый след.

- Густав! – громогласно позвала великанша. – Принеси человеку сухую одежду! И тапочки!

Все, что последовало за этим, я помню отрывочно. Как часто и бывает при лихорадке. Меня втащили в гостиную, и великан с добродушным лицом поднялся из-за стола мне навстречу, протягивая широченную ладонь.

- Вот сюда, господин Штерн, - скомандовала Эрика, - поближе к камину. Сейчас я разожгу огонь пожарче. Вам плохо? Кажется, вы совсем простужены. Еще бы, такой холод на улице, сейчас приготовлю вам горячего чая. Густав, у нас есть парацетамол?

- Ибупрофен подойдет?

- Ну, конечно.

- Вам с молоком, господин Штерн?

Я мотнул головой. Никогда не понимал чудаков, льющих молоко в чай. Ладно, кормящие женщины. Лиза тоже – по совету врача давилась, но глотала водянисто-белую с коричневатыми разводами бурду. Лишь бы у сына было вдоволь еды. Но мне-то для чего эта адская смесь?

- Лимон? Мед? – не отставала Эрика.

А Густав принес из другой комнаты нечто махровое, белое, в зеленую полоску, и, не мало не церемонясь, принялся срывать с меня мокрую одежду.

- Вот, господин Штерн, наденьте-ка это. Извините, халат жены. Но в моем вы утонете.

Ненавижу, когда меня хватают и трогают, особенно мужские руки. С детства напуган. Я слабо сопротивлялся, чувствуя себя куклой в его огромных лапищах, вертевших меня и так и эдак... Но что я мог сделать? Силы оказались явно не равны. Кажется, господин Шмитт даже не заметил моего трепыхания.

В конце концов, закутанный в женский халат и с чашкой горячего чая в руке, я очутился в плетеном кресле у камина. Эрика подала мне на блюдце таблетку ибупрофена. У меня едва хватило сил прошептать «спасибо».

Где я живу, настойчиво выспрашивали хозяева, но я отмалчивался, не зная, что сказать. Притворялся, что не понимаю вопроса. Где живу... да здесь, недалеко... не знаю... Меня кто-нибудь ищет? Беспокоится? Да, жена, Лиза... Так позвоните ей, предложил Густав, и мне в руку скользнул чужой смартфон. Дрожащими пальцами я набрал номер. Потом набрал еще раз. И еще. И с каждой попыткой вспыхнувшая на мгновение надежда гасла.

- Что? – заботливо поинтересовалась Эрика Шмитт. – Не отвечает?

- Нет сети, - вздохнул я и вернул ей телефон.

- Наверное, из-за грозы.

Я пожал плечами.

- Я бы вас довез, - сказал Густав, - но у меня куриная слепота. Я не вожу машину по ночам. А у жены нет прав. Все-таки, где вы живете?

Наконец, супруги Шмитт допили чай и оставили меня в покое. Эрика постелила мне в гостиной, на диване. Но я не стал ложиться, а остался сидеть у камина, рассеянно скользя взглядом по стенам (что за чудные обои, в голубой цветочек, у нас с Лизой были другие... кажется... Тон похож, но с другим рисунком. А портрет молодого человека в военной форме? Кто это, вообще?), по мебели (вроде наша, а вроде, и нет), по легким тюлевым занавескам, сквозь которые мерцали какие-то странные огни (возможно, садовые фонарики?).

«Беги! - кричал мне взбудораженный разум. – Скорее, пока не поздно! Все равно куда! Хотя бы и в этом дурацком халате!»

Но изнуренное лихорадкой тело не желало убегать. Оно хотело сидеть в кресле, расслабившись и закрыв глаза, и будь, что будет.

Подожду до утра. Шмитты ничего мне не сделают, убеждал я себя. Они беспардонные, но не злые. Просто здесь так принято, на этом берегу. Они мне помогли, и не мне учить этих людей хорошим манерам. У меня все не шли из головы плавучие острова. Спал я или бредил... но надо мной снова сияло огромное белое солнце, и ослепительно сверкала озерная гладь, а за спиной, вдоль узкой лесной тропинки, желтым огнем горела акация... И звонкий голосок Лары спрашивал: «Папа, а как он доберется до дома?» Но на этот раз я, а не кто-то другой, задремал на травинке и не заметил, как моя реальность стронулась с места и уплыла неизвестно куда. Вот только кто я, жук или муравей? Смогу ли выжить без всего, что любил, что было дорого? Мне стало до слез жалко себя, Лизу, маленького Янека и весь мир, что так глупо устроен.

В бреду мне чудилось, как Эрика Шмитт что-то прикладывала к моему лбу... вероятно, дигитальный термометр. И кому-то шепотом говорила: «Почти сорок один. Что делать? Ему нужно в больницу?» Кажется, меня заставили проглотить еще одну таблетку. А может, и нет... Очнулся я на диване. И не то чтобы почувствовал себя здоровым – но мысли прояснились. Наверное, лекарство все-таки подействовало, и температура упала.

С трудом поднявшись на ноги, я выглянул в окно. Дождь так и не кончился, и перед моим взором тянулись размокшие помидорные грядки. И набитое сеном чучело, одетое в полосатую рубашку и холщовые, цвета хаки штаны, кланялось на ветру, размахивая длинными пустыми рукавами. Это был не мой сад. И гостиная была не моя. В сером утреннем свете я вдруг увидел это совершенно отчетливо. Чужой дом. Чужая улица. Чужой поселок. В нашем – нет таких дворов, да и Шмитты никакие у нас не живут. Мой внутренний компас на этот раз меня подвел.

Не могу вам описать, какое облегчение я почувствовал. И одновременно – стыд, что плохо подумал о хороших людях. А о том, как Густав довез меня на машине до дома, как хлопотала надо мной, всхлипывая от радости, измученная ночными тревогами Лиза, как я две недели провалялся больной в постели, и как потом, отыскав своих спасителей, пригласил их в гости... а после мы подружились семьями – я и вовсе рассказывать не стану. Потому что это уже другая история.